Андрей Цаплиенко - Экватор. Черный цвет & Белый цвет

«Ну, хорошо,» — думал я, сидя в кожаном кресле «боинга». — «Долорес.» Я только что покончил с обильным ужином, который в первом классе подают сразу же после взлета. Стандартный ужин я съел полностью и даже, под удивленными взглядами соседей по салону, вымокал кусочком белого хлеба весь жир с тарелки. Не объяснять же им, что за сорок восемь часов я успел заправить в себя только пару бокалов пива и стакан виски. «Долорес. Она гордая. Она не хочет, чтобы ей платили за секс. Но почему деньги не взял этот толстый индюк, который из-за денег же и оказался в джунглях?» Это я так про себя назвал Крукоу. Потом я понял, в чем дело. Я глядел в иллюминатор и переводил на понятный мне язык то, что хотела сказать Долорес своей жесткой пощечиной. «Дурак,» — говорила мне она, поставив своей пятерней жирную точку в нашем диалоге. — «Лидия убита врагами. А меня убьют свои, через несколько часов. За нарушение приказа. Так что убери эти ненужные бумажки.» Примерно так же думал и Крукоу. Он был вполне рациональным человеком и очень быстро оценил ситуацию. Начиная с того момента, когда шасси его самолета коснулись чужого аэродрома, пилот перестал нуждаться в деньгах. Они ему были ни к чему. Жить ему оставалось еще меньше, чем Долорес. И Крукоу, как неплохой навигатор, все это высчитал в доли секунды, сразу же после того, как я получил свою пощечину. «Навигатор, говоришь?» — усмехнулся я мысленно сам себе.

— А, знаете, что? Принесите-ка мне виски, — сказал я стюардессе, участливо наклонившейся ко мне так низко, что я заметил, как в смуглой ложбинке за распахнутым верхом белой блузки колышется золотой медальон. Пока она ходила за напитком, я успел достать те бумажки, которые забрал у хвастливого летчика в Путумайо, и разложить их перед собой. Мне осталось только выпить и хорошенько подумать. Это неправда, что лучше всего думается на голодный желудок. В течение последних двух суток я, скорее, действовал интуитивно, ведомый инстинктом выживания, а не разумом. Мое счастье, что инстинкт не привел меня к стенке. Хотя мог. Ну, а теперь, когда желудок отклеился от внутренней поверхности моей спины и заурчал, как двигатель на холостых оборотах, в мой мозг вместе с реками питательных веществ ринулись сигналы «Думай!» И я начал делать то, что у меня получалось лучше, чем у многих моих конкурентов. Думать.

Этот процесс продолжался до самого города Дубай. Именно там, в районе Дейра, и находился мой главный офис. Возле «Дубайских курантов», знаменитой конструкции, похожей на марсианский агрегат из «Войны миров» Уэллса, на вершине которого, вместо лазера, пристроились самые известные в арабском мире часы. Я самым первым среди пассажиров своего рейса прошел паспортный контроль и покинул прохладный терминал. Багажа у меня не было. Ручная кладь — спортивная сумка — была оформлена, как дипломатический багаж, и не подлежала осмотру. Усатый таможенник в белом дишдаше, наблюдавший за дверью под надписью «Green line», лениво скользнул взглядом по моей сумке и быстро потерял к ней интерес. На его месте я бы уделил больше внимания подозрительному европейцу в пропотевшей рубашке и джинсах со следами окаменевшей желтоватой грязи. Но, впрочем, подозрительный европеец был надежно прикрыт диппаспортом страны третьего мира. Вместе с рубашкой и джинсами. На сумке еще были заметны следы от обуви, то ли моей, то ли Долорес, а тонкие матерчатые бока не могли скрыть того, что внутрь ее набиты некие прямоугольные бруски, соответствовавшие по размеру банковской расфасовке долларов. Я рисковал. Но не настолько сильно, чтобы дать почувствовать человеку в дишдаше свое волнение. Здесь, в стране миллионеров, привыкли к тому, что через пустынный рай на берегу Персидского Залива кочуют огромные деньги. Разными способами. В том числе, и в грязных спортивных сумках.

Такси несло меня по Мактум Роуд. Широкая и прямая трасса, помеченная на дорожной карте номером восемьдесят девять, упиралась прямо в авангардную конструкцию, с постройки которой в шестидесятые годы и начался современный Дубай. Дело было так. У хозяина прибрежного клочка Аравийской пустыни шейха Рашида был зять, шейх Ахмед. Однажды он поднес своему тестю в подарок часы, как это принято во многих семьях. Но так как оба, — и зять, и тесть, — были в этой части мира большими людьми, то и часы тоже нашлись подходящего размера. Башенные. Шейх Рашид, конечно, поначалу обрадовался подарку, но спустя некоторое время растерялся и даже расстроился. Часы были столь внушительных размеров, что никак не могли поместиться во дворце эмира Рашида. Дворец «Забиль-сарай» тогда только заканчивали строить. Сегодня это ординарная и наполовину забытая постройка. А тогда, в шестидесятые дворец считался чуть ли не символом новой сытой жизни, которая вместе с нефтью пришла на смену кочевым временам. Руководил строительством австриец Отто Буллард. Он взглянул на часы и шутки ради предложил — раз часы башенные, давайте построим для них башню. Но в Аравийской пустыне все воспринимают всерьез. И в шестьдесят пятом посреди песков водрузилась четырехлапая конструкция. Что привиделось австрийцу, когда он впервые нарисовал ее на бумаге, неизвестно. Какой смысл решил вложить в свое творение, непонятно. Одним башня напоминает вышку на нефтяном промысле. Для других, для меня, в частности, символизирует вторжение с Марса. Обе точки зрения вполне символичны. Нефтяным вышкам Дубай обязан своим процветанием. Новый, чужой, образ жизни захватил Аравийскую пустыню столь же быстро, как марсиане планету Земля в книжке Уэллса. Вокруг четвероногой конструкции очень скоро возник город, в котором не найдешь двух похожих зданий, и к каждому зеленому кустику подведен собственный шланг с водой.