Владимир Михайлов: Сборник "Посольский десант"

А с утра явился тот же церемониймейстер, а с ним — воины с мечами, и люди с оковами и инструментами, и еще один, о котором старик сказал, что это «вешальщик и отрубщик» — палач, как поняли терранские дипломаты. Все спешили, «Император сделал переворот» — попытался объяснить старик видимо, не о государственной катастрофе хотел он сообщить, но просто о переменах в повестке дня, из-за которых прием послов был перенесен на более ранний час. Их стали заковывать в цепи, и тогда обоим пришло в голову, что переворот есть переворот, и связан, может быть, с изменением намерений власти в отношении Терранской Федерации. Наверное, можно было еще как-то воспротивиться, но они не стали.

И вот — гремящая, спотыкающаяся на (редких, правда) выбоинах телега, и возникшая из неизвестно какой древности стража с мечами и плюмажами на цилиндрических шлемах, и лошади зачем-то в кольчужных чепраках. И еще — позади телеги, в окружении множества копейщиков — толпа, тоже в цепях: несколько десятков синериан, наряженных в какие-то подобия земных одежд, сшитых кое-как и перепутанных безбожно: спортивные тренировочные брюки — к фраку, женское длинное платье с подолом, кое-как распиханным по голенищам высоких, чуть не до паха, ботфорт, военно-морской сюртук с эполетами — и пестрые курортные шорты. И еще, и еще всякого… Видимо, толпу эту полагалось считать терранами. Посол Изнов лишь пожал плечами, смешливый Федоров на сей раз не сдержал улыбки. Но тут же посерьезнел, подумав, что ведет все это, может быть, к совсем не веселому концу.

Сейчас только и оставалось, что смотреть на улицу. Везли их, надо думать, по главной городской магистрали. Широкая, она была застроена — домами, надо полагать, но без окон, на улицу выходили глухие стены высотой, по земным меркам, в четыре-пять этажей. Стены были обильно украшены горельефами, изображавшими чаще всего синериан с преувеличенно-резкими чертами лица, с выкаченными круглыми глазами, с гипертрофированными мускулами нагих тел — только мужчин, ни одного изображения синерианки. Дома изредка перемежались башнями — высокими, напоминавшими очертаниями старинные керосиновые лампы Земли; башни тоже не имели окон, зато каждая увенчивалась шпилем — все той же фигурой кулака и ладони. При всей ширине своей проспект из-за отсутствия окон и промежутков между домами (и как только в них проникали?) напоминал если не коридор, то глубокую траншею, которая лишь далеко впереди упиралась в нечто высокое и расцвеченное зелеными огнями. Надписи же на стенах, горевшие ночью, сейчас были потушены. Сходство с траншеей усиливалось еще и потому, что не было видно ни единого дерева, ни клочка зелени. Вдоль широкой мостовой тянулись тротуары; они были подняты примерно на метр, а кроме того отгорожены проволочной, кажется, сеткой — как на иных футбольных стадионах на Земле; сетка, впрочем, была тут и там порвана. По тротуарам люди шли или стояли, глядя на процессию. Изнов не сразу заметил, что и двигались они, и стояли как-то необычно (для земного глаза): группами, человек не менее десятка, и при каждой группе находился один, а то и двое в балахонах, с жезлами. Ни разу не появился одинокий прохожий. Временами между группами происходил как бы обмен: когда идущие проходили мимо стоящих, от группы мог отделиться один или несколько и присоединиться к стоящим, а кто-то из тех — наоборот, примкнуть к идущим и уйти с ними. Можно было бы подумать, что улицу заполняют переодетые солдаты, отвыкшие передвигаться вне строя — если бы люди не шли так нестройно, без всякого порядка, оставаясь просто кучкой, в которой каждый старался пробраться поближе к середине. Но вообще прохожих было немного, город не производил впечатления густонаселенного; так бывает в жаркие летние дни, когда все, кто может, бегут подальше от асфальта. Однако, можно ли было тут мерить мерками Земли? Изнов опять пожал плечами: со временем, надо полагать, поймем и это — если оно будет, конечно, время… Прохожие на высоких тротуарах находились почти на одной высоте с терранами, и посол поймал взгляд зеленых, немигающих глаз одного из стоявших у сетки синериан, одетого, как и большинство, в тусклый комбинезон, почти неразличимый на фоне стен. Во взгляде было усталое превосходство. Всерьез они, что ли, все это принимают? — подумал Изнов. — Дураки… — Телегу тряхнуло на выбоине; стоявший рядом палач в цилиндрическом, закрывавшем все лицо, кроме глаз, уборе испуганно ухватился за плечо Изнова и что-то мелко прокашлял: извинялся, как посол скорее угадал, чем понял. Слабо знали язык они с Федоровым, слабо… Изнов все же попробовал издать несколько «кхе-кхе» в нужном ритме и с соблюдением интонации, чтобы выразить формулу прощения. Что-то, наверное, получилось — в глазах палача, тоже зеленых, мелькнуло выражение благодарности.