Александр Громов - Сборник

«Я знаю кого, коммодор».

Девятый вонзился в землю дымящимся шаром. Рощица вокруг него вспыхнула и сгорела подозрительно быстро. Анализ атмосферного воздуха показал двадцать пять процентов свободного кислорода. Много. Избыток кислорода следует связать. Землянин должен жить при семнадцати процентах кислорода и трех процентах углекислого газа.

За себя Девятый не боялся. Он не сгорел бы и при стопроцентнокислородной атмосфере, а температура в эпицентре пожара была слишком мала, чтобы расплавить защитную оболочку. Смехотворно мала.

Пышный влажный лес перемежался полянами, зарослями непролазного кустарника, кое-где из подлеска торчали невысокие скалы-надолбы, густо поросшие мхом. Их облюбовали крикливые птицы. Ветвистые многошляпочные грибы прятались в тени деревьев, некоторые забрались в дупла. Воздух над лесом дрожал от утренних испарений.

Два двуногих существа среднего размера сопровождали гигантское третье, выглядевшее сонно и флегматично, но опасное уже своей величиной. Девятый опробовал средства очистки, уже отчетливо представляя себе объем будущей работы. Субтропическая область. Чужая жизнь, много чужой жизни. Это неприятность, но преодолимая.

Он испепелил птицу. Тщательно препарировал медлительное существо, похожее на гигантского слизняка. Нашел гриб и исследовал его. Изгрыз дерево. Микроорганизмов в стволе, листьях и корнях обнаружилось немного, и вряд ли они могли представлять реальную опасность для человека, но это было несущественно. Все равно почву и воздух этой планеты придется стерилизовать по высшему классу очистки. Деревья сохранить не удастся.

Тормозя в атмосфере, он потерял часть массы. Неважно: еще до входа в плотные слои Девятый обнаружил на своем участке крохотную, но достаточную аномалию и сманеврировал так, чтобы сесть рядом. Нарастить активную массу – дело нескольких минут, если рудное месторождение под боком, или нескольких часов, если руды нет. Вот здесь, под этой скалой, к самой поверхности выходит жилка.

…Скала словно взорвалась изнутри. С протяжным гулом рухнуло сбитое отскочившим валуном дерево. Посыпались листья. Визжащий осколок с силой ударил в Девятого, срикошетировал и ушел низко над лесом.

Звон разбитого стекла не принадлежит к числу особенно приятных звуков, в особенности если стекло разбито не где-нибудь, а в твоем собственном доме, разбито вдребезги, и вдобавок если это стекло в окне спальни – самое большое и лучшее оконное стекло во всей деревне, редкое стекло необыкновенной прозрачности, еще при жизни деда доставленное с небывалыми предосторожностями аж из самого Города. Леон уже не спал, он лежал на спине, заложив руки за голову, смотрел в желтоватый потолок, тщетно ища, за что зацепиться взглядом, слушал, как рядом самозабвенно и страстно храпит Хлоя, неприятно ощущал ее горячий, как лежанка на солнцепеке, бок и предавался унынию и запретным мыслям. Привычка просыпаться с первым лучом солнца разбудила его и сегодня, как будила всегда, но именно сегодня вставать не хотелось совершенно, вообще ничего не хотелось, даже лежать было тяжко, и уж подавно не хотелось терпеть храп, но вставать не хотелось тем более. Лесные бабочки уже пропели утреннюю песню, близнецы-пасынки, конечно, давно проснулись и удрали куда-то, а вот Хлоя всегда любила поспать, хотя простой здравый смысл, не говоря уже об обычаях, предписывал жене охотника приготовить мужу ранний завтрак, не задаваясь вопросом, собирается ли охотник сегодня в лес или нет.

Удружил братец, с тоской подумал Леон. Он скосил глаза: резкий, как вырубленный, солнечный луч – утро-то какое! – переместился из дальнего угла, где обычно самозарождался на рассвете, на дощатую перегородку и теперь медленно подползал к дверной ручке. «Когда доберется до двери, я встану», – решил Леон, и в ту же минуту в окно влетел камень.

Когда великолепное оконное стекло ни за что ни про что со звоном рассыпалось, окатив постель осколками, а проклятый булыжник, просвистев в полуметре от лица Леона, с глухим треском ударился в перегородку и в ней застрял, Леон сначала не поверил. Он даже не удивился. Такой подлости от стекла он не ожидал. Потом он понял, что не ожидал этой подлости от кого-то другого, а поняв, и поверил, и удивился, и осатанел – всё сразу. Он выглянул в разбитое окно – естественно, возле дома царили мир и благодать при полном отсутствии посторонних. До самого Трескучего леса не было видно ни одной живой души. Хлоя уже сидела на постели, прижимая к большой груди пухлую руку с кровоточащей пустяковой царапиной, и визжала. Проснуться она еще не успела, а храп уже плавно перетек в визг, и надо было надеятся, что теперь-то она уж точно проснется. «Цыц, дура!» – рявкнул Леон, откидывая одеяло, – осколки со звоном ссыпались на пол. «Вот я мерзавцев… – бормотал он, перелезая через Хлою и с лихорадочной поспешностью натягивая одежду. – Ах вы… Это ж, драконий хвост, надо такое удумать, а? Да что ж это, управы на них нет…»