Александр Громов - Сборник

Хорошо… Нет, то, что погиб Аконтий, конечно, ужасно, потеря невосполнимая, – но по крайней мере ремесленник погиб не зря, и вообще подумать о нем можно потом. Хорошо то, что повезло уцелеть, когда уже не надеялся, хорошо, что вернулся – жаль, нельзя колесом пройтись на виду у всех… И обойдемся. Но можно слегка расслабиться, что уже сделано, и позволить себе короткий отдых, прежде чем вновь с головой увязнуть в добровольной каторге. Хотя бы несколько часов побыть обыкновенным человеком, охотником Леоном из мирной деревушки… И выпить Тихой Радости. И вспомнить Филису…

Тирсис! Фаон, Сминфей, Элий, Батт! Куда подевались эти мальчишки?

Придут. Парис, несомненно, уже разослал повсюду весть о счастливом спасении вождя, и мальчишки прибегут первыми. Чудак-человек этот Парис – не захотел поговорить по душам, как в былые времена, отвечал невпопад, терзал бороденку – едва не выщипал, сослался на срочную работу, убежал куда-то… И глаза у него бегали – с чего бы?

Умнейший, если подумать, тоже принял его как-то странно. Несомненно, обрадовался возвращению вождя, но как-то двусмысленно обрадовался. Что-то смутило его, и даже не захотел старик скрыть смущение. Или не смог. К концу беседы стал заметно тяготиться, поглядывать на водяные часы. Мог бы и отвлечься на лишний час ради столь невероятного события. Видно же: дело движется, после первого разгрома оборона налажена не из рук вон плохо, и каждый чем-то занят. Суеты и беготни при штабе куда меньше, хотя штаб разросся и занимает не один дом, а три и называется Ставкой. Деревню едва узнать: где между домами не посажены немаленькие деревья, там натянута маскировочная сеть, огороды же и вовсе исчезли. Не деревня, а клочок леса и сливается с лесом.

На границе слияния сидел на траве Кирейн, трезвый, но синий. Сказитель творил. Явлению Леона он нисколько не удивился.

Леон приветственно помахал тыквенной флягой.

– Мне нельзя, – скорбно вздохнул Кирейн, помахав в ответ листком, и почему-то очень быстро спрятал листок за спину. – Четыре строфы еще… и тогда можно… – он закусил губу с горечью тонущего, убедившегося, что вместо спасительного пробкового полена в него метнули булыжник. – Не могу я…

– Можно, можно, – сказал Леон, присаживаясь рядом. – Я разрешаю.

Кирейн страдальчески потянул ноздрями воздух.

– А приказать ты не можешь?

Леон весело расхохотался.

– Уговорил. Приказываю: пей!

Кадык сказителя дергался с невероятной быстротой. Безумный взгляд ни на миг не отрывался от фляги, словно намеревался ее просверлить. Страшно и отдельно друг от друга двигались уши, улавливая плеск Тихой Радости в сосуде.

– Ну же! За мое возвращение!

– Только ты скажи потом, что сам мне приказал, – прошептал Кирейн, оглядываясь. – Я на тебя буду ссылаться, а ты уж подтверди, не забудь. Знаешь, у Париса какие люди? Учуят – глотка потом не допросишься. Тут в деревне всего один источник, так его караулят. А в лесах на пять переходов нет родников, даже с дурной струей ни одного не осталось. Я уж горький корень в лесу жевал – нет, не забирает. В бензин перегонку лили, так я того бензина глотнул. По шее мне съездили и сказали, что больше не дадут…

– Кто это тебе не даст? – развеселился Леон. – Я прикажу. Я вождь.

Кирейн как-то странно посмотрел на него и, мгновенно выхватив флягу, запрокинул голову. Жидкость с клокотанием исчезала в его глотке, словно ее лили в бурдюк через большую воронку. Глаза сказителя слегка осоловели. Он с неохотой вернул флягу Леону и перевел дух.

– Вот спасибо, вот уважил… Э, ты все не пей, ты мне еще чуток оставь. Я же не могу так… Не поверишь: сижу с самого утра – и хоть бы одна строка! Говорю им: без патронов стрелять нельзя, а без выпивки писать, значит, можно? Вот хоть ты мне ответь: можно?

– Нельзя, – согласился Леон. Его одолевал смех. – А что пишешь? Сагу?

– Песнь.

Из-за спины Кирейна выпорхнул измятый листок и тем же путем скрылся обратно.

– Дай-ка посмотреть.

– Кхм, – смутился Кирейн. – Чего?

– Дай посмотреть, говорю.

– Чего посмотреть?

– То, что за спиной прячешь.

Кирейн маялся так, словно был юношей, обреченным отдать свою невинность развратной старухе. Леону пришлось пригрозить, что он сам на глазах Кирейна немедленно допьет Тихую Радость, если только…

– Ну вот, давно бы так.

Он прочел неоконченную песнь дважды, первый раз бегло, второй – внимательно. Пожал плечами, хмыкнул.

– Чего вздумал стесняться? Астил давно заслужил, чтобы о нем песнь была. Хм… а кто заказал? Парис?