Иван Дроздов - Шальные миллионы

Подполковник милиции К. Воронин»

Спрятал ключи. И облегченно, с радостью и охватившим его воодушевлением вздохнул. Он теперь свободен, он чист перед людьми и совестью.

Прилег на диван и скоро уснул.

Серебристый «форд» катил по Приморскому шоссе из Репино, где Анна, как обычно, покупала продукты. Накрапывал мелкий, почти невидимый дождь, и тучи, плывшие от Кронштадта, словно бы валились с неба, грозя поглотить и берег Финского залива, бежавший с правой стороны, и по-ночному чернеющий массив леса, плывущий куда-то в сторону по левую руку. Начало сентября выпало сырым и пасмурным, осень хотя еще и хранила тепло жаркого лета, но датские проливы уж посылали на берега Невы первые вестники осенней непогоды.

Страстно влюбленная в автомобиль, Анна в то же время любила езду нескорую. И опасностей меньше, и подумать можно. А думать ей было о чем. Странная метаморфоза приключилась с ней после успешного дебюта ее второй книги — повести, в которую заключила она печальную историю своей любви. И хотя там нет Анюты как таковой, не обозначен Олег, но история схожая и чувства те же самые, что вот уже третий год терзают ее сердце. Писалось ей легко: не надо было ничего придумывать, и чувства, и все переживания главной героини до боли ей знакомы, — может, тем и тронула повесть читателя, что все там от жизни и от ее собственной судьбы. Но вот парадокс: ей-то самой не принесла радости повесть, и то, что книга хорошо раскупается, тоже ее не тронуло. Что-то ушло из ее сердца с этой повестью, отболело, отгорело, словно рукопись и была тем костром, где она сжигала свою любовь к Олегу. Явился он здесь, на пороге дома дедушки, — и она его встречает, но для нее он теперь будто бы просто знакомый. Не встрепенулось, не зашлось девичье сердце сладкой истомой, — обрадовалась, да, но как-то так, не очень и сильно. А когда о повести заговорил, о необычайном ее успехе, — и вовсе далекой показалась любовь, еще вчера томившая и терзавшая душу. И даже страшновато стало, — как же это так? Ждать и страдать перестала!

Впрочем, может и такое быть: блажь все это, девичьи капризы. Сегодня любовь отлетает, а завтра вновь навалится камнем, и начнет она сладко задыхаться в незримых ее объятиях…

Может быть, может быть, а только пусто стало.

У обочины дороги стояла старушка, в платочке, с палочкой. И — в брюках. «Странная бабушка, — подумалось Анне, — никогда не видела бабушек в брюках».

А старушка подняла руку. Просит подвезти.

Остановилась Анна. Вышла из автомобиля, хотела помочь старушке войти в салон, а та вдруг распрямилась и схватила Анну за руки, скрутила их за спиной. В мгновение все произошло, только и успела заметить Анна дико сверкнувшие черные молодые глаза. И почувствовала железную хватку насильника. И тут же словно из-под земли выросли еще два кавказца. Втолкнули Анну на заднее сиденье, стиснули ее с обеих сторон, а тот, что нарядился старухой, уж сидел за рулем.

— Что вам от меня надо? — выкрикнула Анна и рванулась к дверце, но двое дюжих парней водворили ее на место.

Сердце сжалось от леденящего страха, голова кружилась, — вот-вот потеряет сознание. Но силы жизни ее не покинули, вначале слабо, потом все отчетливее билась мысль: «Положение почти безвыходное, почти, почти… Шансы все равно остаются. Спокойно, ты должна быть спокойна и искать выход».

Проехав метров двести, они свернули в лес на проселочную дорогу.

На опушке, на невысоком взгорке, показался большой дом с постройками. Заборы сломаны, сад и огород заброшены.

«Нет хозяев!» — подумала Анна. А сидевший слева от нее самый старший, лет пятидесяти грузин, большой, как медведь, и толстый, распахнул дверцу, сказал:

— Выходи, красавица, здесь будешь жить.

Повели в дом. Большой и толстый показал пистолет.

— Не вздумай бежать!

Тот, что шел впереди и будто был у них главный, кинул на него недовольный взгляд, поморщился.

На первом этаже в большой комнате царил беспорядок. Посредине — круглый стол, на нем — объедки, пустые бутылки, стаканы. Главный прошел наверх и скоро вернулся. Кивнул Анне:

— Иди за мной!

— Вы мне скажите, что вы от меня хотите?

Главный взял стул и сел напротив. Смотрел на пленницу без зла, — будто даже с интересом и симпатией. Ему было лет тридцать, взгляд сливово-черных глаз нетверд, суетлив, — он или трусил, или стыдился своего поступка и говорил нехотя. Казалось, он не по своей воле творил преступление.

Это был знакомец Кости — Бидзина, но Анне он своего имени не раскрывал. На правой щеке под глазом у него чернело родимое пятно. «Преступников, — вспомнила Анюта чьи-то слова, — Бог метит».