Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

— Ну, чего будем делать дальше? — спросила она. — Сам-то ты не переползешь.

— Я постараюсь.

— Не получится. Ты слишком слабый.

— Слабый, но не настолько, — уперся Илья.

— Ты слабый. А я сильная. Я тебе помогу.

— Интересно, каким образом? Возьмешь деточку на ручки? — в обычно глуховатом, лишенном каких-либо эмоций голосе Ильи засквозила злая ирония.

— Хорошая идея, — спокойно ответила Елизавета.

— И как ты себе это представляешь?

— Как взять деточку на ручки. Как же еще?..

У Елизаветы нет и не было знакомых, которых можно взять на руки. Прежде всего имеются в виду дети. Как дочь Бельмондо-героя, она не подходила к ним ближе чем на метр. Как дочь Бельмондо-комика, она широко улыбалась им, когда они смотрели на нее. И наблюдала за ними, когда они отворачивались, переключаясь на свои детские дела. Единственный ребенок, которого она знает лично, — Аркадий Сигизмундович, но это знакомство можно считать весьма поверхностным, шапочным. На руки можно взять животное — котенка или щенка, или взрослую кошку; или взрослую собаку карманного формата — чихуахуа по кличке Дженис. Подобные манипуляции обычно проделываются и с куклами, но отношения с ними не складывались у Елизаветы никогда. Сначала — из-за двух страшных пупсов-Кали. Затем — из-за трех кукол Барби. Добряк Карлуша покупал их маленькой Елизавете по собственной инициативе и очень удивлялся, когда через день (максимум — неделю) находил фрагменты расчлененных пластмассовых тел в самых неподходящих местах. И только после того, как голова последней Барби (с дырками вместо глаз и рта) обнаружилась в заварочном чайнике, счел нужным поинтересоваться:

— Тебе не нравятся куколки, блюмхен?

Вместо ответа Елизавета разрыдалась так отчаянно, что Карлуша насмерть перепугался:

— Ну и бог с ними, с куклами. Мы в их сторону и не посмотрим больше. Пройдем мимо и не оглянемся. А хочешь, язык покажем?.. Только не плачь…

Впоследствии Елизавета неоднократно пыталась анализировать свою детскую иррациональную ненависть к Барби и пришла лишь к одному выводу: все дело в их внешности. Одним своим самодовольным — тонконогим и тонкозадым — видом они пробуждали в малышке Гейнзе подсознательное чувство неполноценности. А раз так — пусть сдохнут!.. Хорошо еще, что взрослая Гейнзе не обращает свой гнев на барби- телок — уже не из пластмассы, а из плоти и крови. Таких вокруг — пруд пруди, Пирог с Шалимаром первые. Вот был бы ужас, вот был бы трэш, если бы она взяла лобзик или двуручную пилу и отправилась кромсать несчастных направо и налево. И совать их головы в урны, потому что в заварочный чайник они точно не влезут. И когда ее заметут, как серийную убийцу… Нет-нет! Это исключено. Серийная убийца Елизавета Гейнзе не должна попасть в руки правосудия, иначе будет дан зеленый свет долгоиграющей мыльной опере о любви. Смогла бы Елизавета полюбить своего адвоката? А прокурора? А судью? А мужскую половину присяжных? А конвоиров с мужественными лицами уроженцев Нечерноземья?..

Илья — легкий как перышко.

Но перышки не злятся на людей, а он злится на Елизавету. За те несколько унизительных секунд, что ему пришлось пробыть в ее руках. Наверное, он испытывает к Елизавете чувства, схожие с теми, что сама Елизавета испытывала по отношению к пластмассовым чудовищам Барби.

— Ну, чего ты? — Елизавете не хочется, чтобы Илья дулся, но как успокоить его, она не знает.

— Никогда не думал, что окажусь в такой ситуации… Что какая-то соплячка…

— Толстая жаба, — неожиданно заявляет она, укутывая Илью одеялом.

— Не понял?

— Некоторые называют меня толстой жабой. Просто так, без всякого повода. А у тебя есть повод, еще какой. Так что можешь обзываться.

— Да ну, глупости какие! — Илья озадачен. — С чего бы мне называть тебя толстой…

— Выходит, я худая жаба?

— Ты вообще не жаба.

— Я — борец сумо, так?

— Далось тебе это сумо… Ну, хочешь, я не буду звать тебя Онокуни?

— Нет, почему… Мне нравится.

— Ты смешная.

Вот он и отвлекся от своих, совершенно надуманных, обид и унижений. Чтобы закрепить успех, Елизавета принимается корчить рожи, вращать глазами, скашивать их к переносице: тут главное — не переборщить и вовремя остановиться.

— Быстро говори, чего не хватает?

— Чего? — послушно переспрашивает ошеломленный Илья.

— Чего не хватает для полноценного проведения пикника?

— Не знаю.

— Выпить-закусить.

— Как-то не хочется…

Как она могла забыть, что «выпить-закусить» — не его история? Ест Илья совсем немного, а часто — не ест вовсе, как любой больной человек. Вернее — больное животное.