Сергей Алексеев - Хлебозоры

Волокуша остановилась возле ног. Пожилой старшина поднял его винтовку и деловито повесил ее на лошадь, зацепив за седелку. Там уже висело несколько автоматов и винтовок. Потом он наклонился, расстегнул на груди гимнастерку, пошарил рукой у горла — искал медальон.

— В кармане, — будто бы сказал он, и старшина, расстегнув карман на груди, достал оттуда солдатскую книжку и привязанный к ней медальон. Двое других взяли его за шинель, как за пеленку, и положили на волокушу.

— Вроде последний, — сказал один из них, распутывая вожжи. — Но, пошли!

Лошадь взяла волокушу с натугой, загремел железный лист. А старшина остался на месте. Он выгреб из глубокого шинельного кармана горсть черных медальонов и стал считать их, ссыпая в другой карман…

— Я в штаб! — крикнул старшина. — А вы копать начинайте!

Он лежал на боку с запрокинутой головой, видел проплывающую перед глазами землю, часть березовой оглобли и забитую грязью чашечку конского копыта, которое опрокидывалось на каждом шагу. Все это дрожало перед глазами, потому что каска упиралась в деревянный передок волокуши и дрожь ее передавалась голове. Где-то за спиной, почмокивая и понукая лошадь, шел солдат из похоронной команды. Волокуша полезла в гору, на высоту, куда он не смог добежать.

А там, на высоте, он увидел, как несколько солдат в зеленых телогрейках, измазанных глиной, снимают накат с блиндажа. Те же двое взяли за шинель и положили в ряд с другими. Теперь он видел только небо, глубокое и чистое, и ему казалось, что он лежит здесь один. И это ему одному где-то рядом делают из блиндажа могилу

Вдруг он услышал жаворонка! Невидимый, он трепетал в небе прямо над его лицом. И сразу не стало слышно шарканья лопат, тяжелого дыхания работающих людей Жаворонок пел взахлеб, и ничего больше не было на земле в тот момент!

Он оторвал голову в тяжелой каске, привстал на руках и, неожиданно ощущая легкость в теле, потянулся в небо. Показалось, голос жаворонка становится все ближе и ближе…

Однако небо перевернулось, а перед глазами очутилась влажная черная земля и длинный ряд убитых бойцов в безременных гимнастерках. Вместо пения он услышал тихий, пришептывающий голос:

— Упокой, боже, душу раба твоего, воина… Упокой, боже, душу раба твоего воина..

И увидел перед собой бородатое лицо старого человека в кургузой солдатской шапке. Человек снимал с него каску.

— Опять религиозная пропаганда? — сурово окликнул знакомый голос. — Прекратить отпевание!

— Так я же перед мертвыми, — виновато сказал человек. — Какая пропаганда? Уж позволь, я шепотком, православные же…

— Отставить!

«Надо крикнуть — я живой! — безнадежно подумал он, чувствуя, как с него снимают шинель. — Я живой! Живой!»

Он ощутил руку на своем лице, теплую, живую руку, — человек закрывал ему глаза.

«Я живой! — кричал он. — Разве не видите — живой!»

— Да он живой! — вдруг закричал человек. — Ой, сюда, мужики! Живой! Глаза не закрываются! И кровь со рта теплая…

Над ним в упор склонился старшина, заглядывал в глаза, дышал в лицо горячим дыханием.

— А верно, живой! Куда же тебя ударило… Вижу!

Он слышал, как затрещала раздираемая гимнастерка на груди, увидел мельканье руки со свитком бинта, а возле губ — нож, которым разжимали зубы.

— На волокушу и в санбат! — кричал старшина. — Ну-ка, пошевелись! Рысью! Завернуть в шинели!

В глазах опять плясало небо. Он лежал на шинелях между ног стоящего на волокуше бородатого старика и, несмотря на мягкую подстилку, на жестяной лист, спиной ощущал все неровности проносящейся под ним земли. От тряски по рытвинам и шишкам он оживал. Точнее, чувствовал, как разливается по телу жгучая, саднящая боль, и в этой боли возрождалась жизнь.

— Довезу, довезу, — приговаривал старик, нахлестывая лошадь концом вожжей. — Раз сразу не помер — довезу…

Возле палаток медсанбата над ним склонилась их ротная сестра. Ее шапка упала ему на лицо.

— Его убило! Льдом! Зрачки…

Когда убрали шапку, он увидел другое лицо, в белом колпаке; немигающие, запавшие глаза, короткое движение губ.

— Проникающее в грудную полость… Кровопотеря… Переохлаждение… Шок… К агонизирующим!

Бородатый старик из похоронной команды и еще кто-то подняли его на шинели и положили на солому, рядом с другими бойцами в пятнах бинтов. Потом он увидел шприц в руках сестры с ампулой, надетой на иглу. Старик заворачивал шинелью босые ноги. То ли от укола, то ли от шинели на ногах, он снова ощутил легкость, боль отступила.