Кун-Суук Шин - Пожалуйста, позаботься о маме

Милая.

Пожалуйста, помни, что ты всегда была для меня источником радости. Ты — мой четвертый ребенок. Я никогда не рассказывала тебе об этом, но, если честно, ты — мой пятый ребенок. До тебя у меня родился мертвый мальчик, которого приняла твоя тетя. Но он не закричал. И не открыл глаза. Это был мертворожденный ребенок. Твоя тетя сказала, что нам надо нанять кого-нибудь, чтобы похоронить младенца, но я отговорила ее. Твой отец тогда был в отлучке. Четыре дня я лежала в своей комнате вместе с мертвым младенцем. Стояла зима. По ночам хлопья падающего снега отражались на темно-красной бумаге окна. На пятый день я поднялась, положила мертвого младенца в глиняный горшок, отнесла в горы и похоронила. Замерзшую землю копал не твой отец, а совсем другой человек. Если бы ребенок родился живым, у тебя сейчас было бы трое старших братьев. А затем я одна родила тебя. Имелись ли на то причины? Нет. Нет. Когда я сказала, что рожу тебя сама, твоя тетя ужасно обиделась. Я говорю это только сейчас, но тогда я гораздо больше боялась снова родить мертвого младенца, чем самостоятельно пройти через родовые муки. Я никому не хотела этого показывать. Я решила, что, если ребенок снова родится мертвым, я должна буду похоронить его и больше уже никогда не спускаться с горы. Когда начались схватки, я не сказала твоей тете, сама принесла в комнату горячей воды и усадила твою тогда еще совсем маленькую сестру у своего изголовья. Я даже не могла кричать, потому что боялась, что рожу мертвого ребенка, а кто-нибудь об этом узнает. Но вот родилась ты, теплая и живая. Когда я шлепнула тебя по спине, прежде чем вытереть насухо, ты разразилась криком. Глядя на тебя, твоя сестра радостно засмеялась. Она назвала тебя малышкой и ласково погладила твою нежную щечку. Опьянев от радости, я даже не чувствовала боли. И только чуть позже ощутила, что у меня весь язык в крови. Вот так ты появилась на свет. Ты была маленьким человечком, который пришел в этот мир и избавил меня от страдания и страха перед рождением еще одного мертвого ребенка.

Милая.

С тобой я, наконец, смогла делать то же, что и другие мамы. Я кормила тебя грудью более восьми месяцев, потому что у меня было очень много молока. Ты первой в нашей семье пошла в детский сад, и вместо обычных резиновых калош я купила тебе теннисные туфли. И конечно же я сделала для тебя именной жетон, когда ты пошла в школу. Это были первые буквы, которые я написала в своей жизни. Я так долго тренировалась, чтобы научиться писать твое имя. Я приколола к твоей форме носовой платок и именной жетон, на котором лично написала твое имя, и сама отвела тебя в школу. Ты не можешь понять, что в этом особенного? Но для меня это значило очень много. Когда Хун Чол пошел в начальную школу, я не сопровождала его, опасаясь, что там придется что-нибудь подписывать, и отправила с ним твою тетю. Я до сих пор слышу, как твой брат ворчит, что все одноклассники пришли с мамами, а ему пришлось идти с тетей. Когда твой другой брат пошел в школу, я отправила с ним Хун Чола. И твою сестру в первый класс тоже сопровождал Хун Чол. И только для тебя одной я поехала в город и купила ранец и платье с рюшами. Я была так счастлива, что способна на самостоятельный поступок. Я попросила того мужчину сделать для тебя маленький письменный стол. У твоей сестры не было своего стола. Она до сих пор время от времени вспоминает об этом и говорит, что у нее такие широкие плечи, потому что ей приходилось делать уроки, скрючившись на полу. Я гордилась тобой, наблюдая, как ты занимаешься за своим письменным столом. Когда ты готовилась к поступлению в колледж, я упаковывала для тебя обед. Когда ты допоздна задерживалась в школе, готовясь к экзаменам, я дожидалась тебя у входа в школу и провожала домой. И ты доставляла мне огромную радость. Ты была лучшей ученицей в нашем поселке.

Когда ты поступила в университет в Сеуле и вдобавок в высшее фармацевтическое учебное заведение, в твоей школе вывесили поздравительное объявление в твою честь. Стоило кому-нибудь сказать мне: «Ваша дочь такая умница!» — как на моем лице тут же появлялась широченная улыбка. Ты не представляешь, как я гордилась, что ты моя дочь. Я не могла дать другим детям того, что давала тебе, хотя от этого они не перестают быть моими детьми, но я никогда не чувствовала к ним того, что чувствовала к тебе. Я чувствовала сожаление и вину, хотя они были моими детьми. Ты избавила меня от этого ощущения. Даже когда в колледже ты активно участвовала в демонстрациях, я не вмешивалась, как и в случае с твоими братьями. Я не приходила к тебе, когда ты принимала участие в голодовке около знаменитой церкви в Мундуне. Когда твое лицо покрывалось прыщами, возможно, от слезоточивого газа, я по-прежнему не вмешивалась в твои дела и оставляла тебя в покое. Я думала тогда, что не знаю точно, что ты делаешь, но не сомневалась, что ты делаешь это, потому что можешь и должна. Когда вы с друзьями приехали в деревню и организовали вечерние курсы для нашей общины, я готовила для вас еду. Твоя тетя сказала, что, если я не вмешаюсь, ты можешь примкнуть к коммунистам, но я позволяла тебе говорить и делать то, что ты считаешь нужным. С твоими братьями все было иначе, я пыталась переубедить их и ругала на чем свет стоит. Когда твоего второго старшего брата избили полицейские во время массовых беспорядков, я, нагрев соль и приложив к его спине, чтобы облегчить его страдания, стала угрожать ему, что наложу на себя руки, если он не прекратит свою деятельность. В то же время я боялась, что он сочтет меня глупой и невежественной старухой. Я понимаю, что есть вещи, через которые людям необходимо пройти в молодости, но изо всех сил пыталась удержать своих детей от опрометчивых поступков. Но с тобой все происходило иначе. И хотя я не знала, что ты пытаешься изменить, за что борешься, я не пыталась остановить тебя. Как-то, когда ты еще училась в колледже, помнишь, кажется в июне, я даже отправилась с тобой к зданию городского совета, следуя за похоронной процессией. Тогда я приехала в Сеул, потому что родился твой племянник.