Элисабет Рюнель - Серебряная Инна

Эти слова глубоко потрясли его и вызвали желание нарисовать старцев, пришедших от великой скорби. С помощью картины он попытался рассказать Хельге о себе и поблагодарить за то, что она не задавала вопросов. Рассказать, что он был одним из тех, кто омыл свои одежды и свои руки в крови Агнца. Но были ли его одежды белыми, этого Арон не мог знать. Одной из фигур на картине был он сам. Одежды на себе Арон нарисовал светло-серыми. Но когда картина уже была закончена, он пририсовал капюшон, скрыв под ним слишком узнаваемое лицо.

В начале июня наступило лето. Снег все еще лежал метровым слоем, но солнце и теплый ветер уже приступили к работе. С началом лета Крокмюр вернулся к жизни. Двери распахнулись, люди высыпали на улицу, наполнив ее голосами. Повсюду люди изгоняли зиму. Вода струилась по дорогам и тропинкам, птицы заливались на набухших почками деревьях.

Арон с Соломоном в спешке допиливали оставшиеся дрова. Хельга выставила рамы и стирала белье и занавески, пока дети полуголые играли в сугробах, глухие к угрозам и брани.

Спустя пару недель от зимы не осталось ни следа. Земля купалась в воде, дороги превратились в реки, лужайки — в озера.

Однажды, когда они пилили дрова, Соломон рассказал Арону, что видел Инну из Наттмюрберга в лавке и слышал, что старик, которого все называли Кновель, больше не встает с постели.

— Ты летом ее не встречал? — спросил он, когда они сделали передышку.

— Да, — поспешил ответить Арон. — Она собирала ягоды, и мы поздоровались.

— В любом случае, — продолжил Соломон, — я сказал ей не стесняться обращаться к нам, если понадобится помощь. Сказал, что ты будешь поблизости и можешь дать ей Бальдра на время помочь с сеном или еще чем-нибудь.

— Конечно, — быстро заверил Арон. — Конечно, я ей помогу.

Ему стоило огромных усилий скрыть румянец, который грозил залить щеки, как у юнца.

— Конечно, — повторил он, отводя взгляд, чтобы Соломон ничего не заметил. — Я же буду поблизости.

Из леса поднимался дым. Тонкая струйка сизого дыма по спирали поднималась вверх и растворялась в воздухе.

Инна присела на камне позади дома, чтобы передохнуть и посмотреть, нет ли чужака. Дело было к вечеру, и Инна притомилась от работы. Весной у нее не было времени даже на то, чтобы пойти полюбоваться, как цветет морошка. Она делала это каждый год, сколько себя помнила. Когда-то они с Хильмой ходили вместе. После смерти матери Инна делала это одна. Она обходила заветные места и восхищалась цветами морошки, открывая им сердце. Только когда по-настоящему увидишь цветы морошки, можно бодрствовать и страдать с ними холодными морозными ночами и бороться вместе с ними с проливным дождем.

Теперь, поскольку у Инны не было времени навестить их, она не могла защитить их в своем сердце.

Вот о чем думала Инна, когда взгляд ее привлекла тонкая струйка дыма, поднимавшаяся из лесного моря. Сердце екнуло в груди. Он вернулся. Он здесь. Пульс у Инны участился, во рту пересохло. Ее бросило в жар. С бешено колотящимся сердцем она сидела, наблюдая за струйкой дыма, поднимавшейся в небесное море в причудливом, манящем танце. Всю усталость как рукой сняло. Ночью она пойдет. Не к нему, он может быть не один. К цветам морошки. Ночью она навестит все ягодные места, как положено.

Летняя ночь раскрыла свои двери перед Инной. Она растворилась в пении птиц. Она шла, купаясь в белом свете полярной ночи, как в воде. И цветы морошки еще цвели, по крайней мере те, что росли в темных влажных прогалинах. Инна растерла цветок пальцами и понюхала. Он вернулся, думала она. Помнит ли он меня? Думает ли он обо мне? Цветы ятрышника, растущие среди водяники, еще не распустились. Инна нежно провела ладонью по бутонам, коснулась подбела, пушицы, кислицы. Прозрачная белая ночь обступала ее со всех сторон, она не пряталась и не отворачивалась от Инны. Напротив, белая ночь играла с ней, скрывая темноту, делая ее невидимой, танцуя для Инны свой танец с белой вуалью. Но даже в этой белой темноте можно заблудиться. Даже ночной свет порой ослепляет.

Инна знала это и не знала. Она забылась в пении птиц, в подмигивании цветов, в запахах рождения и смерти, поднимавшихся из мха. Забывшись, Инна позволила ночи вести себя, отдалась ее волшебным чарам и сама не заметила, как подошла совсем близко. Только почувствовав запах костра, Инна остановилась и подумала: пахнет человеком.

На полянке догорали угли от костра. Неподалеку журчал ручей. Она увидела шалаш, подновленный и покрытый свежей соломой. И прежде чем Инна поняла, куда завела ее ночь, навстречу ей бросилась огромная черная собака. Она радостно ткнулась носом Инне в ноги и довольно заурчала. Инна наклонилась, чтобы погладить ее, и в тот же момент увидела чужака. Он сидел, прислонившись к пеньку, перед костром. И смотрел прямо на нее. Рука Инны застыла на загривке у пса. Его лицо четко вырисовывалось у нее перед глазами. Это было его лицо. И оно было таким же, как и раньше. Но оно было здесь. Здесь и сейчас.