Элисабет Рюнель - Серебряная Инна

— Что с тобой? — прошептала Хельга.

Ребенок в колыбельке проснулся от шума, и Хельга взяла его на руки. Арон спрятал лицо в ладонях.

— Ничего. Все хорошо, Хельга. Я сам не знаю, что со мной. Я, пожалуй, пойду спать.

Арон поднялся. Проходя мимо Хельги, он слегка, едва заметно коснулся рукой ее плеча. Постояв минутку, он сказал:

— Ничего не случилось, поэтому тебе нечего бояться, Хельга.

Младенец начал жадно сосать грудь.

— Я наконец увидела, — шепотом произнесла Хельга.

— Что увидела?

— Увидела то, что ты от нас скрываешь, — твою истерзанную душу.

Арон покачал головой. Вид у него был подавленный.

— А раньше ты этого не замечала?

— Нет, только подозревала.

Арон снова легонько коснулся ее плеча и вышел в весеннюю ночь, позвав с собой Лурва.

Почему-то он испытывал облегчение. Облегчение, смешанное с грустью. На западе ему подмигивала Венера. В отдалении лаяла собака. А в голове звучало монотонное уханье совы из леса, не смолкавшее даже ночью.

Позднее, вернувшись к себе, Арон зажег свечу. Что-то большое и тяжелое внутри него требовало жертвоприношения. Сняв рубаху и исподнее, Арон стянул носки и, секунду поколебавшись, расстегнул ремень и снял штаны. Он застыл посреди комнаты обнаженный, словно исполняя какой-то таинственный ритуал. Затем медленно перекрестился, будто клеймя кожу раскаленным металлом. Прижав руки к белому животу, рухнул на колени и тихо прошептал, не отрывая взгляда от креста на стене:

— В горе и в радости, Господи, не оставь меня.

Уханье совы слышно было даже в его комнате. Стоя на коленях, Арон вслушивался в этот звук. В нем было столько тоски, столько сдерживаемой страсти. Как будто этот звук исходил от самого Арона. Семь раз подряд уханье. Легкое, дрожащее. Потом тишина. Мертвая тишина. И снова уханье. Снова семь раз подряд, как мост, натянутый над ночной пропастью.

Мужчины из Крокмюра сами пригнали лошадей на пастбище. Было это ранним июньским утром. Березки стояли в светло-зеленой дымке, стройные и гибкие, как танцовщицы, готовые к прыжку. Между ними ели пригнули свои темно-зеленые, почти черные крылья. Земля была влажная, рыхлистая, местами еще схваченная нерастаявшим льдом, но раскаленное око солнца светило вовсю.

Крестьяне не привыкли ездить верхом, а лошади не привыкли ходить под седлом. Но это не имело никакого значения. Лошадей нужно было доставить на пастбище. Это было хорошее и богоугодное дело: после темной, холодной зимы, побоев и оскорблений, тяжелой ноши и плохой еды их ждала свобода, хотя и на короткое время. Вдоль дороги цвела морошка. Позади остался последний дом, впереди простирались одни лишь поля и луга, за которыми на горизонте в утренней дымке купались горы. Это было похоже на сказку: гребни гор, серебристые зеркальца озер, окутанные легким туманом. И лошади, знавшие, что туда-то они и направляются.

Арон ехал верхом на Бальдре. Лурв бежал рядом, то и дело отбегая в болото и поднимая стайки напуганных птиц.

Всего было восемь мужчин на восьми лошадях и двое жеребят на поводу. Ехали молча в ряд. Через пару километров путники свернули с дороги на тропинку, шедшую между болот на север. Они поднимались всё выше и выше в горы, как болты вкручиваясь в страну, лежавшую перед ними. Арон остро ощущал окружавшую тишину: только бесшумные облака тревожно носились по небу, нарушая тяжелое молчание гор. Здесь ему предстояло провести три месяца в компании лошадей и Лурва. Арон с любовью посмотрел на собаку, бежавшую рядом с ним, и ласково потрепал лошадь по гриве.

Из-за холода я боялась заснуть.

Боялась, что если засну ночью, то замерзну, как замерзают поздние шмели в чашечках осенних цветов. И я бы точно так же заснула и замерзла посреди гигантского снежного цветка.

Сначала я почувствовала жар. Боль, словно горячими искрами, рассыпалась у меня внутри. За ней последовали оцепенение и туман перед глазами. Мне казалось, что ночь все время увеличивается, простираясь все дальше и дальше. Мне казалось, что у ночи нет конца.

Я поднялась, прошла несколько шагов и снова опустилась. Потом опять поднялась, прошла пару шагов, упала. Холод не отпускал мое тело. Он пожирал меня миллиметр за миллиметром, ничего не пропуская, как солдат, выполнявший свой долг. Ему хочется меня заморозить, поняла я, чтобы сделать одним целым с тем, что меня окружает, сделать причастной.

Я сопротивлялась. Кровь, нервы, жидкости в моем теле сопротивлялись. Я боролась со сном. Я слышала, как потрескивают в воздухе невидимые кристаллики льда. Слабое, едва уловимое потрескиванье.