Трецца Адзопарди - Укрытие

Вот те раз! — говорит женщина. Это что за бедная сиротка?

Она щурится от яркого света.

Дол, ты что, гостиницы не нашла? Я узнаю интонацию. И женщину узнаю.

Роза, ошарашенно говорю я, Роза…

Я сажусь, прислоняюсь спиной к холодной стене. Словно никуда не уезжала. От внезапного появления Розы легче не стало. Она ищет носовой платок — в сумке, в карманах. Вытаскивает серый обрывок туалетной бумаги. При электрическом свете ее синяк кажется размазанной по скуле грязью. Она громко сморкается в бумагу, комкает ее и этим комком трет глаза. Будь я с ней мало знакома, решила бы, что она растрогалась.

Ну и ну! — говорит она, рассеивая все иллюзии. — Наша Уродина вернулась.

Смотреть на нее — все равно что глядеться в чайник. У Розы переносица шире, кожа чуть смуглее, подбородок помассивнее, шея покрепче. Под глазами залегли тени, но это не синяки — у меня то же самое. И рот такой же, с опущенными уголками. Как у мамы: она говорила, это от обид и разочарований. Роза угощается конфетами и рассказывает свою историю: про Теренса и армию, про то, где они побывали, про Брайана и Мелани — своих уже взрослых детей. Она откусывает кусочек, разглядывает начинку и скармливает конфету собаке.

Они ненавидели отца до дрожи, говорит она и проводит языком по деснам. А теперь он, видите ли, стал хорошим. «Ах, бедный папочка! Дай ты ему отдохнуть!» Ничего так, да? Короче, живу как живу. Рассказывать особо нечего.

Рот застывает привычным полумесяцем. Наверное, мама права: разочарования передаются по наследству.

А где Теренс сейчас? — спрашиваю я.

Роза только ухмыляется. Заглядывает в сумочку, вытаскивает пакет из-под горошка, набитый деньгами. Услышав шелест, пес подходит и садится перед ней. Кладет лапу ей на колено.

Пусть-ка хоть чуток сам о себе позаботится. Отстань, Парс! Это пойдет ему на пользу. Меня больше никто и никогда ударить не посмеет.

Эта фраза звучит заученно; она явно произносит ее не впервые. Мы молча смотрим на собаку. Роза рассказала мне свою жизнь — перепрыгнула через разделявшие нас годы, как через соседский штакетник. Я понимаю, что от меня она ждет того же; она сложила руки на груди, поджала губы.

И вдруг — ты! Откуда ни возьмись!

Я рассказываю ей про письмо, которое мне прислали социальные службы.

А мне так и не сообщили, говорит она. Мне — нет, а Селесте — да. Ну вот, она звонит, а я на работе. Подошел Теренс, а она ему: «Передайте Розе, ее мать умерла. Похороны в пятницу». Так и сказала—не «наша мать», а «ее».

Ты ее никогда не навещала?

Кого? Маму? Почему ж? Пыталась. Она вроде как меня не узнавала. Ее то и дело в Уитчерч складывали. Тебе-то об этом небось и невдомек было.

Больница Уитчерч. За ней железнодорожные рельсы. Дождь. Гравий, Тогда я видела маму в последний раз. А Роза хочет меня укорить.

Меня увезли, говорю я. Звучит это так, будто я оправдываюсь.

Да, Дол. Но нет такого закона, который запрещает вернуться.

У меня нет для нее ответа. Всех увезли. Кроме отца — он просто сбежал. Роза мнет в пальцах комок бумаги, рвет его на кусочки. Они падают из ее руки на пол, а пес их слизывает — словно это снежинки.

А папа?

Нет.

Я спрашиваю о Фрэн и Люке. Роза качает головой. Она наклоняется погладить собаку, замечает на полу чашку с водой, тянется за ней. Сует псу под нос, и он послушно лакает, брызжа ей на запястье.

Знаю только, что Селеста в полном порядке. Семейный бизнес, два сына при ней. Старина Пиппо отправился на ту фабрику газировки, что на небесах, и она теперь богата. Шикарная дамочка наша Сел.

И Роза разражается громким горьким смехом. Маминым.

Со мной она знаться не хочет, это точно, говорит она, оглядывая меня с головы до ног. Так что — без обид, Уродина, — могу предположить, что и тебя она вряд ли рада будет видеть.

Селеста не хочет видеть никого. Ужин погиб.

Скоты неблагодарные, говорит она пустой кухне, сваливая картошку, мясо, застывшую подливку в мусорное ведро. Она слышит, как все звонит и звонит телефон, и автоответчик включается за секунду до того, как она подходит.

На линии далекий гул, еле слышное «Алло!», а потом ничего — только в холле отдается эхом ее записанный на пленку голос. Она распутывает телефонный шнур. Все равно это не мальчики звонили. Голос был женский. Похожий на мамин. Селеста глядит на влажный след ладони на трубке.

На другом конце города Луис и Джамбо Сегуна стоят у входа в свой новый ресторан. Каждую минуту по залу проносятся дугой лучи света, вырываются на улицу, короткими всполохами скользят по ним. Предполагалась имитация лунного света, играющего на волнах, но Джамбо это кажется дешевкой. Напоминает елочные гирлянды и школьные дискотеки. Луис же гордится этим изобретением; ему нравится всё, что блестит.