Юрий Буйда - Вор, шпион и убийца

К тому времени первым был уже Дмитрий Васильевич Р., которого, в отличие от его предшественника-тирана, все уважали: он и порыбачил по океанам, и двадцать лет возглавлял горком КПСС, прославившись на весь Союз тем, что за все эти годы ни разу в своих докладах и выступлениях не процитировал Брежнева. Ему спичрайтеры вписывали — он вычеркивал. Мелочь, конечно. Мы посмеивались, читая его резолюции: «Полагал бы согласиться». Не любил категорических «согласен», «не согласен».

А вот его предшественник был другим человеком — о нем вспоминали как о грубом и даже жестоком руководителе. Николай Семенович К. стал секретарем обкома в Калининграде в конце пятидесятых, а вскоре — первым, то есть абсолютным хозяином. И вот хозяину захотелось побывать на рыбоконсервном комбинате. Он там и раньше бывал, но не в качестве первого. А теперь ему хотелось осуществить мечту — посмотреть на член голубого кита. В области было три или четыре китобойных флотилии, и китовое мясо, жир и прочие субпродукты перерабатывались на этом комбинате. Директором его был замечательный грузин по имени Отари.

Помощник первого позвонил Отари и сказал, что босс не прочь как бы между прочим, как бы случайно взглянуть на легендарный член. План был такой: первый выйдет из машины, пройдется по территории, пообщается с народом, пройдется мимо холодильников, а тут вдруг случайно мужики вынесут из склада китовый член.

Мужиков в ватниках отправили в холодильник, они сели и стали ждать. В рефрижераторах, понятно, мороз. Посидели, посидели, а секретаря все нету. В холоде ведь и сдохнуть можно. А не послать ли гонца? Послали. Выпили. Стало получше. Ждут. Опять никого. Послали снова. В общем, посылали и посылали. А потом вдруг команда: «Пошли!» Мужики подхватили член — три с половиной метра длиной, около двухсот кило — и вытащили из склада, но при виде первого споткнулись все пятеро и уронили член ему на ногу. Может, не на ногу, а рядом. Но — конфуз.

Говорят, после этого первый возненавидел комбинат, а Отари не получил ожидаемого Героя.

А первый за двадцать четыре года калининградской карьеры больше ни разу так и не побывал на рыбоконсервном комбинате.

В обкоме работало много замечательных людей, отлично знавших свое дело и откровенно мучившихся «партийностью». Железнодорожники, рыбаки, строители, машиностроители, бумажники, аграрии просто не понимали, что такое «партийное руководство»: им было проще достать кабель или кран для завода, разрулить пробку на железной дороге или в порту. Они и уходили из обкома — на повышение, разумеется, — с нескрываемым облегчением. То есть обком для таких людей был неизбежной ступенькой в карьере. В орготделе — люди другого сорта, там было больше чистых карьеристов-аппаратчиков, они выдвигались по партийной-советской линии, среди них было много выходцев из комсомола. Именно они больше всех ненавидели прессу и призывали постоянно «держать и не пущать», а потом, когда все стало рушиться, — стали бизнесменами худшего пошиба. Впрочем, не все, конечно: среди них встречались очень неплохие ребята, хотя они были в меньшинстве. И все они относились к идеологам с насмешкой, а уж к журналистам, которых и было-то — двое, я да заведующий сектором, с ненавистью. Не все и не всегда, но в целом — да.

Несколько месяцев я готовил разного рода справки, отвечал на письма трудящихся, развязывал склоки в редакциях. Все — впервые: я ж никогда ни в каком аппарате раньше не работал. А здесь — свои правила, чаще неписаные. Туда не ходи, здесь не сиди, лови колебания воздуха, в этом туалете не мочись — там только секретари членом машут. Зоопарк. Но и школа. Справки и ответы на жалобы заставляли переписывать десятки раз: никаких лишних слов, ни-ка-ких. Любое лишнее слово может обернуться против тебя, сломать карьеру, а то и судьбу.

У меня уже было несколько готовых рассказов, за которые я был готов поручиться головой, и это было самым важным, чего я к тому времени добился в жизни. Я выполнял служебные обязанности, часто — не хуже других, говорил правильные слова, когда надо было говорить эти правильные слова, и молчал, когда надо было молчать. Я отдавал себе отчет в том, что это цинизм и лицемерие, но все это было не важно — важнее была моя вторая жизнь, о которой никто не догадывался. Я чувствовал себя подлинно свободным человеком, когда думал о том, что первую жизнь со всеми ее благами у меня могут отнять, а вот вторую — никогда. Я был человеком с двойным гражданством. Выражаясь языком поэтическим, я был гражданином Града Земного, но одновременно и гражданином Града Небесного — и вот этого гражданства лишить меня не мог никто.