Юрий Бондарев - Искушение

— Черт знает что! Вы просто говорите стихами. — Валерия пожала плечом, закинула ногу за ногу. — Смыкание кругов, Боже, Боже… Мистическое созерцание равнин души и скорби. И что, как? Не пора ли избавляться от глупости, Коля?

— Я хочу избавиться не от глупости и даже не от скорби, а в первую очередь от слабости, — произнес Тарутин с наигранной грустью. — Я хочу выпить за освобождение от современных представительниц слабого пола, который дискредитировал себя, желая быть полом сильным. Я пью за освобождение.

«Не очень понимаю полускрытую язвительность Николая, — подумал Дроздов. — Иногда кажется, что между ними как будто есть что-то тайное. Но почему сейчас он так, в сущности, безжалостно заговорил с ней, дважды женатый и дважды разведенный сердцеед? Почему-то от него уходили жены. Два развода по инициативе жен. Что ж, и Юлия ушла от меня без слез и печали, как это кажется со стороны».

— Занятно, — проговорила Валерия, касаясь губами края бокала. — Вы сказали правду и не уклонились.

— То есть — мужскую правду?

— Только ли? А женская?

— Женская правда — это радость ошалевших от слюнтяйства дураков, простите тысячу раз, — с усмешливой непреклонностью ответил Тарутин. — Что-то в этом роде.

— Николай, в чем дело? Почему так грубо? — взмахнул над столом руками Гогоберидзе. — Мы все мужчины — дураки? О чем речь? Не щадишь!

— Речь о том, что слабый пол хотел бы весь пол мужской окунуть в эротическую купель. И подчинить его. Стало быть, произошло бы оскудение душ. Но, к счастью, мир оказался гораздо шире кровати, — сказал Тарутин и, встретив удивленно-вопросительный взгляд Валерии, добавил неуязвимо: — Когда мы покоряемся чьей-либо воле, мы предаем самих себя. Если мы с трудом подчиняемся воле гения или пророка, то что говорить о послушании женщине?..

— Кто же ваш главный враг? — спросила Валерия, чуточку покачивая закинутой на ногу ногой и через стол разглядывая овлажненное лицо Тарутина, его по-юношески круглую столбообразную шею, его развитую грудь с мистическим «куриным богом» на тоненькой цепочке.

— Какой? Унутренний али унешний? — преувеличенно удивился Тарутин. — Хотите познать мою душу от А до Я? Ясно. Враг унутренний — многоликое существо в юбке. Враг унешний — гнилой имперализм. — Он нарочно исковеркал слово. — Этот сегодняшний унутренний и унешний враг остается врагом и завтрашним.

— Плакать надобно одному, — неприязненно скривила губы Валерия. — Или одной, а не на людях. Тихонечко.

— Как это следует понимать?

— Как угодно, но главное — вы боитесь… вы чего-то трусите.

— Одиночество, Валерия, это все время быть рядом с самим собой — лучшее состояние.

Он глотнул из бокала, втягивая тонкими ноздрями запах вина, спокойно договорил: «Вот тогда я счастлив!» — словно бы подтверждая свою непоколебимость в познанной им тайне личной жизни, где происходит и послушание женщин, и предательство женщины.

Нет, он не был груб или резок, он был с Валерией то непреклонно-ироничен, то серьезен, то снисходителен, и это, по-видимому, злило ее. И Дроздову казалось: они некстати и не вовремя с милой колкостью мстили за что-то друг другу в этом райском уголке на берегу моря, где царствовала древняя лень августовского дня, пронизанного с самого утра знойным блеском, вызывающего желание жить доверчиво, просто, без лишних раздумий над тем, что есть сама жизнь. Однако он почувствовал, что утреннее настроение курортного бытия чуточку заколебалось, но все же не хотелось утрачивать в этом тенистом уюте грузинского ресторанчика прежнее душевное равновесие.

— С некоторых пор я не сомневаюсь, что нет нужды форсировать жизнь, — полусерьезно проговорил Дроздов. — И вот почему. Если в асинхронном двигателе увеличивать нагрузку, то он, конечно, увеличивает момент вращения. Но у двигателя есть критическая точка, после которой даже пылинка может его остановить. Кто из нас, Коля, не асинхронный двигатель?

— Прошу прощения, Игорь! — упрямо сказал Тарутин. — Твоя пылинка просвещенными мещанами называется несовместимостью. Чушь и ересь! Любовь сегодня — это выхлопы отработанной тысячелетиями страсти. Экологическое неудобство. Умирают от окиси углерода, а не от пылинки любви.

Валерия, улыбаясь, проговорила речитативом:

— И только наука и глупость одинаково бессмертны, правда? Но… не антиморальная ли это мораль, Коля? Или ловко организованная провокация с вашей стороны?

— Пессимист! — возмутился Гогоберидзе и, шевеля бровями, переглянулся с Валерией. — Не корректно! Зверская натяжка! Не щадишь, Коля!