Юрий Бондарев: Река

Всхлипнув, Кедрин задвигался на топчане, еле слышно зашептал сквозь стук зубов:

— Вот как подуло, м-морозно, ты лесину в костер сруби, слышишь?..

— Бред.

Свиридов, все с удивлением косясь на ее платье, на стетоскоп, озабоченно наклонился к ней, заговорил:

— Как вы ушли, Анечка, к плоту, он сразу прилег, значит, спать, говорил: «Хочу, второй день не могу, — говорит, — озноб выгнать…» А потом начал: на какие-то пики его бросают, в мясорубке мелют! Какой-то кровавый ужас! Не повезло нам… — Свиридов коротко вздохнул, задумался, помолчав, удрученно договорил: — Эх, Колька, Колька, геологическая твоя душа! Д-да, бывает же, и мамонта с ног — фить! Никогда ведь не болел. Может, у него… Не энцефалит ли?.. Бывает здесь жуткое такое. От клеща. Температура после укуса… страшная мозговая болезнь… — И, опять скользяще оглядев ее платье, с напряженной улыбкой выговорил: — Сложный диагнозик? А? Что же делать будем?

— В отношении диагноза я как-нибудь разберусь, — повернувшись к нему, сказала Аня. — Я попросила бы вас посмотреть за печкой, принести дров и воды. Идите, пожалуйста!

Он с неуверенностью развел руками, он словно не узнавал ее: темные брови сдвинулись, вся она стала угловатой, и ее голос тоже как бы приобрел острые уголки.

— Что вы, в самом деле, дайте отдышаться, Анечка! Сердце зашлось. — Шутка — ночь не спавши… — проговорил Свиридов обиженно и, пошатываясь, вышел, слышно было, как захлюпали сапоги по лужам.

Аня осторожно сдвинула тулуп с груди Кедрина, выслушала его, прижимая к горячей коже стетоскоп: были хрипы в верхушке легкого, и это не испугало ее в тот миг, а подтвердило опасения.

— Кто это? Зачем? — слабо сказал Кедрин, очнувшись от прикосновений холодка стетоскопа. — Вы? Где… Свиридов?

— Я с вами, — еле внятно ответила она и тихонько провела ладонью по его пылающему лбу, стараясь улыбнуться, но ее слова не дошли до него.

Кедрин ознобно дрожал, как раздетый на морозе, вздрагивали запекшиеся губы, закрытые веки; раз с усилием приоткрыл воспаленные глаза, увидел Аню, долго бессмысленно глядел на нее неузнавающим, затуманенным взглядом и, зажмуриваясь, снова подхваченный бредом, в ознобе застучал зубами, быстро, несвязно заговорил что-то непонятное, дикое, и ей почудилось, будто огромной черной тенью над головой завитал страх бессилия, похожий на отчаянье и одиночество среди гудения этого ветра над палаткой, среди этого нескончаемого дождя, шелестящего по брезенту.

— Аня! Доктор!.. — донеслись до нее приглушенные вскрики из летящего за палаткой гула. И она, вздрогнув, вскочила, поспешно отдернула полог: это был голос Свиридова.

Ветер вместе с брызгами дождя хлестнул по лицу, заплескался полог, обдало сыростью, все шумело, раскачивалось в темноте, и возле палатки полз, скакал по мокрой траве ослабший луч фонарика.

— Свиридов! — крикнула Аня.

Хрипло дыша, он подковылял к ней темнеющим комом, втиснулся в палатку, едва держась на ногах, бросил у самого входа охапку дров, весь расслабленный, подкошенно опустился на ветви, землисто-серое мокрое лицо его дергалось, болезненно кривясь, грязные руки зачем-то ощупывали правую ногу.

— Что с вами, Свиридов?

— Да что вы спрашиваете? Спасибо вам в шляпу! Загоняли, как ишака, нашли мальчика! — с озлобленностью выдохнул он, взад и вперед раскачиваясь. — На дерягу упал в какую-то яму, ногу… ногу я вывихнул, ну что я теперь с этой ногой?..

Аня, глядя пристально потемневшими глазами, сказала:

— Покажите ногу. Снимите сапог.

Тогда он, кряхтя, стиснув зубы, начал с ее помощью снимать сапог и, оголив ногу, отдуваясь, с напряжением держал ее на весу двумя руками, щеки его налились краснотой.

Она стала на колени около него, осмотрела, ощупала ногу и легким движением дернула ее, проговорила как можно спокойнее:

— Ничего страшного. Потерпите.

— Да вы что? — Свиридов сдавленно вскрикнул, выкатил белки, вырываясь. — Кедрина в могилу загоняете, а меня — в инвалиды, что ли? Что вы меня успокаиваете? Какой вы врач? Смешно это!..

Аня медленно выпрямилась, и вдруг Свиридов показался ей таким незнакомым, чужим, стало невыносимо смотреть на его неприятно-злое, изменившееся лицо, на его ямочку на полном подбородке, на его измазанные грязью руки, гладящие ногу.

— Знаете что, — сказала она негромко, — вы правы. Ложитесь и успокойтесь. Я только об этом вас прошу.

Он повалился на ветви, скосясь в сторону Кедрина, всхлипывающего в бреду, и опять сел, словно толкнуло его, остановил моргающие глаза на желтом огне «летучей мыши» и засмеялся непонятным насильственным смехом.