Петр Киле - Сказки Золотого века

Мартынов поморщился, поклонился даме и поспешно отошел.

- Увы! Я была с ним не очень любезна, а вы, Мишель, его вовсе обидели.

- Ну, я же сказал лишь то, что он изображает. На кого же ему обижаться? Впрочем, пусть он потребует у меня удовлетворения.

- О чем говорите, Мишель? Вы друзья или враги?

- Бог знает! - расхохотался Лермонтов. - Но куда интереснее, я вам скажу по секрету, на этом балу нас ожидает одно происшествие. Ведь недаром мы разукрасили грот Дианы, и теперь он имеет вид внутреннего убранства башни царицы Тамары.

- Из легенды?

- Здесь, на Востоке, вся наша жизнь близко соприкасается с небом и с древними преданиями.

- Будет представление? Когда?

- Всех приглашают к ужину. Пусть уходят. В гроте Дианы сойдутся сейчас сто юношей пылких и жен, нет, поменьше, конечно. Идемте.

Ужин был сервирован в аллее под деревьями. Военный оркестр над гротом играл концертную музыку, которая в самом гроте, в тишине, где собрались два десятка любовных пар, несла в себе отзвуки гор, словно из глубин веков. Лермонтов поначалу укрылся, и голос его звучал неведомо откуда:

Среди присутствующих каким-то образом выделилась одна, которая, как в живой картине, изображала царицу, и все невольно почувствовали себя участниками события, а поэт продолжал:

Из публики, усевшейся ужинать, кое-кто прослышал о представлении в гроте Дианы, и появились зрители.

- Ах, это сон! Не может быть! - шептались зрители.

В это время оркестр на танцевальной площадке заиграл, вместо новой интродукции, вальс-фантазию Глинки, которой заслушивались, вместо кружения, но нашлись и пары, с упоением отдавшиеся звукам полета и любви.

"Бал продолжался до поздней ночи, или, лучше сказать, до самого утра, - писал Лорер. - С вершины грота я видел, как усталые группы спускались на бульвар и белыми пятнами пестрили отблеск едва заметной утренней зари.

Молодежь также разошлась. Фонари стали гаснуть, шум умолк... "

Лермонтова с его кузиной провожали молодые люди с фонарями, как писала в письме Екатерина Григорьевна, "один из них начал немного шалить. Лермонтов, как cousine, предложил сейчас мне руку; мы пошли скорей, и он до дому меня проводил".

В чем выражалась шалость молодого человека, из-за которой Лермонтов пожелал увезти кузину, неизвестно, но, возможно, это было проявлением какого-то недовольства им в то время, когда пикник-бал увенчался полным успехом.

Среди недовольных был Мартынов, ведь именно во время празднеств особенно остро ощущаешь тщету надежд и упований, увы, к тому же уже утраченных. Пять дней прошли в мучительных сомнениях, пребывание в Пятигорске, где Лермонтов не давал ему житья - самозабвенно покрасоваться, стало бессмысленным, надо было на что-то решиться, но и уязвленный карикатурами и эпиграммами, а главное, смехом приятелей и даже дам, а может быть, и из-за карточного долга, он не мог просто взять и уехать. На вечер у Верзилиных Мартынов пришел, против обыкновения, мрачный и сердитый. Вполне возможно, Лермонтов угадал его настроение и решимость и ожидал развязки. По своему обыкновению, он продолжал свои поддразнивания в отношении Эмилии Александровны, и она не говорила и не танцевала с ним, как вспоминала впоследствии. Тогда, переменив тон насмешки, он сказал ей по-французски: