Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть

— Вы, профессор, кажется, книгу написали? Мне говорили… Интересная книга, по слухам, только больно грустная. Сборник рассказов, которые вы раньше в периодике печатали… В «Йа» [134] Одна из старейших газет страны; отражает точку зрения церкви и католических кругов. ? В «Инсула» [135] Испанский прогрессивный литературно — критический журнал. ? Где именно?

— Это довольно давно было написано… Если вы имеете в виду «Рассказы словоохотливого таксиста»…

— Вот — вот!.. Мне говорили, эту болтовню таксиста даже перепечатывают в специальных книжках, по которым учатся говорить иностранцы…

— Да, так оно и есть.

— Вот и я говорю, стоящая, наверное, вещь, а если еще и читается с интересом, как говорят…

— Да, так говорят. Но никто не знает, как она у меня получилась, откуда взялась…

— Как это было?..

— А вот, видите ли… Я повстречал этого таксиста как‑то вечером, когда ужинал не дома и возвращался усталый и в прескверном настроении. Вы, конечно, представляете себе, что такое — поесть не дома… Чтоб у вас не оставалось никаких сомнений либо неопределенностей па этот счет, приглядитесь‑ка к соседям по столу, и вы меня поймете. Все эти банкеты примерно на один лад. И водитель такси действительно поведал мне все или почти все то, о чем говорится в повестушке, но он‑то рассказал больше. То, о чем я так и не сумел написать. Этот таксист был моим одноклассником, мы жили по соседству, в том возрасте, когда юнцы начинают курить за дверью, на лестнице или в уборной и сосут ментоловые леденцы, чтобы дома не заметили запаха. Мы пошли в школу в одинаковых белых нагрудничках, и на обшлагах рукавов у нас были, наверное, одинаковые чернильные пятна, и простужались мы одинаково часто и регулярно… Мы с водителем выпили вместе с забегаловке на Костанилья‑де — Сан — Педро, в нашем квартале, забегаловка была зловонная и почти пустая. Хозяин посматривал на нас с подозрением, побаивался, вдруг мы окажемся буйнопомешанными, а то и террористами… Такое впечатление производили взрывы нашего шумного хохота вперемежку с внезапными приступами глубокой меланхолии, когда мы погружались в ожесточенное и непонятное молчание. Вот так… Мы вспоминали, вспоминали… Занятный вид спорта. Такой‑то, имярек, тот, этот, наши ребятки… Мы словно рассматривали групповой снимок класса, один из тех, которые делались по окончании учебного года, нас фотографировали на незастроенных участках улицы Альмендро, в двух шагах от которой мы пили. Стаканчик, еще один. Заведение закрыли, пришлось нам убраться. Всю ночь мы кружили там, сворачивая на каждую вторую или третью улочку, сами пони — маете, родной квартал… Даже завели шарманку, нам ко. пало от ночного сторожа, шарманка стояла у дверей какой‑то крохотной гостиницы, она сыграла славный пасодобль из тех, что исполняют на корридах, мазурку из «Луисы Фернанды» [136] Известная испанская сарсуэла (театральное представление, в котором диалог перемежается пением и танцами, нечто вроде оперетты). . В течение примерно двух часов все было таким же, точь — в-точь таким, как тогда… вы меня понимаете? Выкрики, птицы, игры, религиозные процессии, белье, сушащееся на балконах, предпраздничные ночные гулянья, любовные делишки наших старших братьев, лица торговок, чуть не на каждом углу продававших нам турецкий горох, лакрицу, жевательную резинку, игры в картинках «вырежи и склей», бенгальский огонь, и открытки — Мэри Пикфорд, и Мирна Лой, и Том Микс [137] Мэри Пикфорд, Мирна Лой и Том Микс — известные в двадцатых — тридцатых годах американские киноактеры. со своим конем по кличке Белолобый, — и художественные фотографии с изображением нагой натуры из журнала «Эстамп», и даже возникла перед глазами фигура приходского священника, неспешно прогуливающегося после обеда в солнечные зимние дни по паперти церкви святого Андрея и беседующего с нашими родителями… И только на рассвете, когда замелькали во всех направлениях машины, а колокола так и не зазвучали, мы убедились, что все переменилось, что мы уже не те… И ощутили, даже со стыдом, что мы одни, что такой‑то, и имярек, и как- бишь — его погибли во время войны, треклятой войны, войны, которой гак гордитесь вы, победители, да уж, немного было им пользы оттого, что они ходили причащаться в Вербное Воскресенье, строем по двое в ряд, в новых башмаках, и па десерт в тот день получали сверхлимитный мандарин, а может, даже билет в кино в награду…