Эдуардо Бланко-Амор - Современная испанская повесть

— Ты уж больно сурово!

— Они же здесь единственные, кто изъясняется по — кастильски [118] Кастильским (el castellano) испанский язык называют потому, что современный литературный язык Испании складывался на основе диалекта Кастилии (династическая уния Кастилии с Арагоном в 1479 г. положила начало единому испанскому государству). Мария Хосе иронизирует над архаичностью и официозной помпезностыо этого термина в словоупотреблении деятелей франкистского толка. . Они и наши великие люди. А мы, все остальные, изъясняемся по — испански, такая вот случайность. Этим все сказано. Конечно, испанским мы пользуемся только для того, чтобы орать вхолостую, но все‑таки лучше что‑то, чем ничего. Будем надеяться, господь пошлет общий мор и всех их приберет. И заодно эту самую родину, естественно, и этого почтенного гада, который нам угрожал. Но осторожненько, как бы нам не впасть в другую крайность, понятно?

— Что ты хочешь сказать?

— Что все надо будет начать сначала. Что надо будет пустить на удобрение или в печь всю урыльно — купельную литературу, но и Альберти тоже пойдет на чтение в нужнике, между двумя потугами, под грохот артиллерии и соответствующие залпы. Может, при таких условиях он выжмет из читателя слезу, и обретут смысл гвоздика, и шпага, и матросский костюмчик, и вся эта мура.

— Ты невозможна!

— Я смотрю на вещи реально и не хочу жить в грязи. Заново все, все заново. У нас отовсюду несет тленьем, сильнейшая вонь, и сейчас я ощущаю ее особенно сильно, потому что мне не за что уцепиться, и жизнь мне тесна, и душа у меня задом наперед, то есть сегодня я моложе, чем вчера…

— И старше, чем завтра! А неплохо я выдал, красотка, неплохо! Хоть раз теледеятель вызвал у тебя улыбку…

— Спасибо, парень. Но если у нас не осталось воли к разрушению, положение безнадежно. Слишком много всего накопилось, слишком много. Иногда я вижу это так отчетливо — до рези в глазах. Со всех сторон один и тот же припевчик: «Надо забыть войну! Надо добиться примирения между всеми испанцами! Надо сплотиться всем вместе!» Прелесть что такое, верно? А кто больше всего об этом вопит? — по странной случайности те, кто таким манером выражает свое пламенное желание не уступать ни пяди, удержать за собой право ничего не делать и всем распоряжаться. А побежденные состарились и повторяют эту песенку, потому что уже пе способны ни на что другое, как повторять и повторять то, что им напели: сойдет. Не потому, что хотят простить, а потому, что уже ничего не могут. Погрязли с головой в болоте чистогана, потребительских интересов, продажности. Им пришлось приспособиться к жизни, и они подчинились, куда денешься от смены рассветов и сумерек, от появления новых членов семьи и седых волос… И хребет согнулся окончательно. А другие, те, кто по — прежнему на виду, хотя изменили покрой костюмов, эти… как же, верьте, что они хотят сказать именно то, что как будто означают эти слова! У них в устах эти слова означают одно — что они верны традициям надувательства, подкупа, презрения к человеческому достоинству. В их памяти навсегда священны те даты, когда клан производит дележ доходов и теплых местечек. Дерьмо, говорю вам, все в дерьме — и те, и эти. Дерьмо, сплошное дерьмо! Да, братцы, здесь все надо сотворить заново, начиная со словаря и выражения глаз и кончая…

— Ну, ты все‑таки не совсем справедлива. Среди побежденных были такие, кто не склонил головы…

— Слушай, те немногие, кто не подчинились по тем или иным причинам, ни разу не задумывались по — настоящему ни над какими проблемами. Они только орали, да, орали, вопили в пустоту и выдавали театральные жесты — ах, понятие стыда, понятие чести, понятие справедливости. Благоглупости. Самое скверное в их риторике — что она немощна, притянута к определенному моменту истории, их истории, которая тоже не может стать нашей. Кто же будет упрашивать это стадо, чтобы они привели в порядок наш дом, если они начинают с утверждения, что все в их лагере вели себя безупречно, как в идиллии. Нет уж, братцы, нет уж, немного порядочности. Аспирина им на два реала, и пусть катятся ко всем чертям.

I- Слушай, девушка, сегодня ты в таком настроении, что попробуй поспорь…

— Ох, у меня впечатление, что вы все витаете в облаках. Знать ничего не хотите. Что вам — неуютно? Боязно? Чего боитесь? Я же вам сказала: эта самая война, чтоб ее, войны — уже не наша проблема, точка. И послевоенный период тоже, и вся эпопея под названием «Франкиада» с ее изысканными фиоритурами. Нам нужно что‑то совсем другое, пускай будут ошибки, это естественно, я сама не знаю толком, что, но только, ради бога, не то, что прет наружу из речей нынешних деятелей и из газет, такое затхлое, такое… Такое растакое. Нужно что‑то, во что мы По крайней мере могли бы верить, что‑то, что зажгло бы нас. При нынешнем ходе событий мы можем утверждать лишь одно: мы — самый оглупленный народ на свете. И во внешних проявлениях, и во внутренних. А по загрязненности умственной среды на первом месте среди всех держав, можем работать на экспорт. Именно так, братцы, именно так. Нужно полностью покончить с прошлым, чтобы можно было расправить плечи и двинуться вперед с поднятой головой…