Михал Витковский - Любиево

Уж я до тебя доберусь. Смотрю — а там у трейлеров припаркованных бляди дамские из России и Румынии трутся и у каждой на картонках ценник: w ruku — 20 zł, w pastʼ — 50 zł, w żopu — 100 zł. А одна из них, такая, коротко остриженная, обесцвеченная, чипсы жрет как ни в чем не бывало, жрет и жрет, размеренным движением чипсы в рот кидает. И тогда я к ней, к этой русской прикололась и театрально так, во весь голос, чтобы сучара за «Макдоналдсом» слышала, спрашиваю:

— А где тут блядь была, толстая такая блядища? Не видала ли где блядищи такой черной, крашеной, которая сюда приходит клиентов у вас отбивать? Которая задаром дает, и в руку задаром, а уж с каким удовольствием в рот! — А та чипсы свои жрет и между одним и другим, пережевывая, на этот самый «Макдоналдс» и указывает: «Да туда спряталась! Там она, вон! Вон волосы ее торчат! Туда спряталась, — а сама жрет, — там вон, сука, выглядывает, — и жрет, — вон хлебало выставила, — и жрет, — там, там, там!»

Вы, девчонки, не смейтесь, я Патрицию очень люблю, хоть упаси боже встретиться, мне ведь там и виду нельзя было подать, чтобы русская не скумекала, что мы вон уж сколько лет знакомы с этой сволочью. Ну и говорю так, вроде бы только что ее заметила:

— А, вижу, вижу блядь, вижу! — И русской: — Спасибо, уж я ее отсюда отгоню… Работайте спокойно, потому что эта сучара черная ni ruku, ni pastʼ, ni żopu больше никому задаром не даст, а заплатить такой чувырле никто не заплатит. Потому что я из налоговой инспекции: эта сука не платила налогов уже лет сорок, вот сейчас и ликвидирую ее лавочку, — а сама держу пластиковый пакет с водкой для дальнобойщиков, на подкуп, на пропой души. Иду к ней, за этот «Макдоналдс», так она руки свои пухленькие к глазам поднесла и «нет!», «нет!» и «прости», а я ей тихонько: «защищайся, натуралка, кричи, как будто я тебя бью» — и делаю вид, что этим своим пластиковым пакетом ее по голове, а сама тихо смеюсь, но, чтобы русская услышала, на всю бензоколонку кричу:

— Вон где ты спряталась, вон где ты, блядь, спряталась, за «Макдоналдс» залезла… Вот тебе! Получай! За то, что налогов, блядь, с блядства своего не платила, что задаром давала, вот тебе!

Вроде как бью ее, а сама краем глаза посматриваю, как там русская, успокоилась ли за свою судьбу и судьбу своих подруг, что больше не будет эта черная заниматься демпингом. Вот так.

Ну и раскрыли мы за этим «Макдоналдсом» друг другу свои объятия, но сука быстро ко мне охладела, не понравилось ей, что я ей тут конкуренцию устраиваю, и так сладенько говорит:

— У Паулы живешь? Только, Аня, здесь не Быдгощ, здесь Вроцлав, до всего далеко, как бы тебе на автобус не опоздать… Время уже позднее, городской транспорт и днем-то ходит с перебоями, а ночью и вовсе стоит… Иди, иди лучше домой, крем нанеси, ночнушку надень, как приличествует твоему возрасту, а я тут еще немножко бляйбен [68] Остаться ( нем.). хочу, хоть совсем уже скоро домой пойду, а то пустыри да холод такой, что все курвы руками похлопывают да ногами притопывают, а пар изо рта точно из паровоза валит.

Что? Оставила я эту сучару и одна отправилась на дальнобойщиков. Бегом вдоль всей оживленной трассы. Спят за баранкой, надо взбираться по таким лесенкам, которые у них с левой стороны машины, чтобы увидеть, кто в кабине, очень уж высоко, как на коне спят. Спят. И за ветровым стеклом у них на картонках написано — правда, не w ruku, w pastʼ, w żopu, а имена: Рафал, Войтек, Главный Опрыскиватель и… Юзек!

Ой, Юзек, Юзек, я бы тебе носки стирала, и зачем тебе баба! Спит такой толстенький, с небольшим животиком, сорокалетний телок в моем стиле, в моем вкусе. Забираюсь, стучу в стекло. Тишина. Занавески у него в этой кабине, шторки, небось, задергивает, когда шлюхе своей пистон вставляет, заслоняет ее. А я уже себе представляю, как он меня пялит, и кричу: «Юзек! Этой ночью ты от меня не уйдешь! Юзек! Сильней! Глубже!»

Слушай, Михаська, слушай, сучара волчья, ты еще на наших историях деньгу огребешь и жопу свою в Любиево отвезешь греться. Или в Ровы, потому что в Любиевt после этой книги тебе лучше не показываться… Не выдержала я, постучала в стекло и сползла вниз. Мужик смотрит, что там, а я там балду гоняю. Боже, как же он испугался! Как будто увидал дух Графини. Или Панночки. На его лице проступило (чтоб ты, сука, так и записала, как я говорю), проступило выражение ужаса и несказанной жути. Он тут же задернул эти шторки, и больше я его не видела. А тут выходит эта гадина с чипсами и язвительно говорит:

— Wot, spektakla nie budiet!

He будет спектакля, говорит, довольная собой, потому что шила в мешке не утаишь, — смекнула, что я с ней тут конкурировать собралась, причем за бесплатно.