Сергей Костырко - На пути в Итаку

И еще — под именами современных художников он видит даты жизни, завершающиеся цифрами 1989, 1996, 1999. То есть они не ждут, когда через тридцать-пятьдесят лет вот этой точности потребует время, уже сейчас они знают цену таким художникам. У нас бы это шло по большей части как просто «современная живопись».

И замечательно, что картины висят над диванами, сундуками, расписными ширмами, столиками с тарелками. За окнами черно, зима, здесь — тихо, тикают часы, шаркают подошвы, переговариваются редкие продавцы. Картины здесь — и как живопись, и как часть «бытовой культуры». И в культуре этой не чувствуется привычного напряжения в противостоянии искусства быту — панцирным сеткам кроватей, дээспешным рассыхающимся столам и стенкам, пластмассовым люстрам, раздолбанному асфальту за окном, едкому дымку грузовика во дворе, с которого идет разгрузка ящиков в подсобку магазина. Возможно, противостояния этого и не было вовсе.

Он вспомнил кадры военной кинохроники, снятые с самолета, — каменные и кирпичные дымящиеся груды, которыми стала Варшава в сорок четвертом году, и попытался представить, сколько вот таких картин, вот таких вот вазочек, радиоприемников, рушников сгорело в том огне. И какой же плотности должен был быть этот «культурный слой», если и через полвека обычный антикварный магазин способен демонстрировать подобный уровень?!

Он осматривал этаж за этажом. К нему подходили продавцы с предложением помощи. Нет-нет, спасибо, говорил он, только смотрю, спасибо.

На третьем этаже он неожиданно видит знакомый предмет. Среди старой хозяйственной утвари на деревянном полу стоит металлический термос. Высокий ребристый цилиндр, который он видел на поясах немецких солдат в кино. Он присел, взял цилиндр в руки и попытался прочитать привязанную табличку. Но не смог и кивнул поглядывающему в его сторону продавцу. Тот подошел:

— Пан?

— Что это?

— То… то ест, — медленно, подбирая слова, начал мужчина. И тут на помощь к нему подошла молодая женщина-продавец.

— Это, — сказала она по-русски, — это немецкий футляр для противогаза. Открывается вот так.

Как футляр открывается, он знал и сам. Он только не знал, что должно было лежать в этом цилиндре. Оказывается, противогаз. Женщина начала вытаскивать противогаз.

— Нет-нет, не надо, — остановил он продавщицу и взял из ее рук металлический цилиндр. Его немного удивило отсутствие черной краски на внутренней стороне крышки. Цилиндр был светло-серый — то ли от времени, то ли его действительно не красили. А в его памяти цилиндр этот остался проржавевшим, с остатками осыпающейся черной краски снаружи и маслянисто-черной на внутренней стороне крышке, и там, на черном, белой масляной краской было написано имя. Еще лет пять-десять назад он, наверно, вспомнил бы его, какое-то неожиданное для немца имя, что-то вроде Ерик Цетинг.

— Пан может купить это, — предложила пани.

— Да нет, — качнул он головой и, чтобы как-то объяснить свой неожиданный интерес, начал объяснять пану и пани, стараясь строить фразу как можно проще. — Когда я был мальчиком, мы с отцом строили сарай. Мы рыли землю у себя во дворе и откопали вот такую штуку. Она была пустая. Только вот здесь, на внутренней стороне крышки, было написано имя владельца. Скорее всего, этого немца убили там, где мы нашли цилиндр. Это было в маленьком русском городе в Калужской губернии.

— О-о! — вежливо удивилась молодая пани, а пан закивал понимающе головой.

— Да. Отец потом хранил в этой коробке гвозди.

— И правильно, — сказала женщина по-русски. — Зачем добру пропадать.

И, уже как бы завершая общение с русским посетителем, уже высвобождаясь из ритуальной вежливости, она вдруг тихо добавляет, для себя, по-польски:

— Хоть на цож сгодна холера германьска!

Он уверен, что понял — и слова, и интонацию. Откуда?! Барышне лет тридцать. Не больше. Та война для нее должна быть почти как Троянская. То есть получается, что ненависть к немцу сидит у поляков чуть ли ни в генах?.. Ну а к русскому?

— Великолепный магазин! — сказал он девушке.

И та как будто чуть растерялась, взгляд на секунду напрягся — она пытается понять, как связана эта фраза с предыдущим разговором.

— Живопись у вас просто замечательная. А вот эта коллекция графики начала XX века — это для музейной экспозиции.

— Дянкуе, пан, — она неуверенно улыбнулась. — Да, там есть редкие вещи. Так… Заходите еще.

— До свидания.

— До свидания.