Сергей Костырко - На пути в Итаку

И он прошел дальше, ориентируясь на уже выползший над домами шпиль советской высотки в центре. Дар Советского Союза братской Польше, верстовой столб, какими метила когда-то свои пространства советская империя. Когда

Польша оказалась за воротами соцлагеря, был у варшавян порыв снести высотку. Остановили, как ему рассказывали здешние русские, чисто финансовые проблемы — снос этого здания, выполнявшего ко всему прочему еще и функцию телевышки, а также переселение неимоверного количества нужных городу организаций, обосновавшихся в здании, потребовали бы чуть ли ни трети годового бюджета всей Польши. Высотку не тронули. И правильно сделали. То ли архитектурный контекст Варшавы, то ли осознанное усилие архитекторов сделало ее польской. Шпиль ее с огромными часами напоминает отчасти шпиль польских замковых башен. Город переварил ее.

Переварил?

Чем?

Вот это странно. При всей, московской почти, эклектике этого города, архитектурный код Старого города сопровождал его на всем протяжении пути.

Он уже выходил на Маршалковскую, ориентируясь на шпиль высотки, вдоль кубов бесформенных зданий, упершись глазами в синтетические куртки идущих впереди парней с нотными папками, в обтрепанные их джинсы, и только успел подумать, что собственно Варшава для него здесь закончилась, как тут же в открывшемся между домами проходе увидел невысокое круглое здание с зеленым куполом и с портиком о четырех колоннах, то ли костел такой, то ли концертный зал, просигналившее ему издали: да нет, мужик, все на месте — ты в Варшаве.

Он вышел на Маршалковскую, распахнувшуюся перед ним знакомой по советским московским проспектам оформленностью пространства, как бы изначально сориентированного архитекторами не на человека, идущего по улице, и даже не на машины, а на взгляд государственного лица из окна лимузина, пролетающего в правительственном кортеже, то есть человека с гипертрофированным комплексом неполно-ценности, требующим соответствующих этому лицу монументальности и величия подвластного ему города — какого-нибудь маленкова-суслова-гришина.

Чудо, что он дожил до проживания таких ландшафтов как архаики. Нет, свято место, как говорится, пусто не бывает. Образовавшиеся в этих пространствах пустоты забиваются (буквально — как досками забивают выбитые окна) гигантскими рекламными щитами. И он до сих пор не знает, нравится ему это или нет. Нет, разумеется, из двух зол выбирают меньшее. Разумеется…

Над спуском в подземный переход он увидел значок метро. Очень кстати. Метро было в его планах. Но уже через несколько минут он обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться. То есть он смотрит и — не видит. Тело живет обычную метрожизнь: ноги перебирают ступеньки вниз, взгляд скользит по облицованной кафелем стене, рука толкает стеклянную дверь, качнувшую его отражение с газетными и прочими киосками в подземном переходе; впереди турникет, за ним движущаяся черная лента эскалатора. Руке не хватает только сегодняшнего номера «Времени новостей», купленного у очкастого киоскера при входе в метро «Красногвардейская». Собственно варшавское метро включается для него отсутствием окошечка кассы в холле перед турникетами. Нет окошечка. И кассы нет. Стоят какие-то торговые автоматы, к метро отношения не имеющие. Проходящие мимо люди вынимают из карманов магнитные жетоны и полосочки билетов. Потоптавшись пару минут, он повернул назад, в переход, к газетному киоску. «Да-да, пан, — сказала девушка, — билеты продают здесь». И протянула узенькую полоску картона с магнитной лентой: «Вставлять вот так». «Ай си, — сказал он. — Спасибо. Дянькуе». И далее он привычно — не важно, что формат картонки другой, чем в Москве, — вставляет полоску в щель турникета и встает на эскалатор.

Во второй раз восприятие включилось только на платформе, чистенькой, малолюдной, без особого декора — все предельно функционально. С тихим рокотом подкатил поезд, открылись двери, и вместо того, чтобы постоять еще на платформе, рассмотреть, вчувствоваться, он послушно шагнул в вагон. В принципе такой же, как и дома. Только обшивка у сидений красная и, как ему показалось, матерчатая. За стеклом по стене тоннеля струились красная и зеленая нити кабеля, и чистота их цветов усиливала ощущение новодела — в московском-то метро и грохот не тот, и стены за стеклом кажутся покрытыми многолетней, если не вечной, копотью, как и змеящиеся в ней кабели, угадываемые глазом исключительно по теневой штрихобводке.