Сергей Костырко - На пути в Итаку

Пронеслись. Вид сзади: согласное колебание стеблей-позвоночников, развернутые плечи, прямые, чуткие (даже боязно смотреть, чтоб физически не ощутили мой взгляд) спины.

Как сквознячком протянуло через площадь, каким обдают перебегающие тротуар парень и девушка с пузатыми мотоциклетными шлемами в руках, и у парня из-под расстегнутой куртки и выбившегося набок ворота рубашки открытая шея, еще хранящая тугой поток встречного воздуха.

Все-таки конфузное для конца века зрелище — артистическая богема. В нем что-то затхло-провинциальное. Книжная выспренность и дефицит темперамента.

Кстати, скульптура Гауди возле его собора поражает ординарностью внешности архитектора. Один из самых дерзких художников XX века внешне был похож на земского врача чеховских времен или добропорядочного немецкого чиновника. Гауди некогда было тратиться на создание имиджа — он собор строил.

Ну и кто из вас больше актер — Канареечный Дали, ловящий кайф от своего прохода по площади? Или ты, выбравший место для записи своих мудрых мыслей не где-нибудь, а именно здесь, на Плаца Реаль, — нога за ногу, книжечка на колене, бокал с пивом и дымящаяся сигарета?

Ты-то чем от этих пижонов сейчас отличаешься?

Самые естественные на площади — голуби, пальмы и официанты.

— Грациас, сеньор! — это официант благодарит за чаевые. Пора на электричку — домой, в Салоу.

«А сейчас вы увидите куски Челябы старой. Купеческой», — говорит наша экскурсовод Н. Н., останавливаясь перед полудекоративной аркой с гербом уездного Челябинска. На гербе — верблюд. А за аркой — улица-заповедник Кировка. Официальное ее название «улица Кирова», но челябинцы называют Кировкой, как бы переориентируя название улицы с фигуры загубленного — по некоторым данным, Сталиным загубленного — пламенного революционера, а также крепкого хозяйственника и жизне/женолюба на марку знаменитого завода.

На Кировку мы входим, оставляя за спиной проспект Ленина, разливающийся в этом месте площадью Революции с памятником на противоположном берегу. Памятник, естественно, Ленину. Под серым, но чуть прояснившимся — дождь со снегом, шедший с утра, уже закончился — небом силуэт Ленина кажется черным. Основную массу его составляет вздыбившееся под ветром бронзовое пальто. С внешностью вождю не повезло: невысокий плотненький господинчик, лысина, бородка, пиджачок, жилетка — не тянула она на госсимвол. С Дзержинским монументалистам было легче — лицо аскета и долгополая шинель. В челябинском пальто вождя тоже есть что-то от шинели Дзержинского. И вообще — от Шинели. Собственно говоря, шинель — это что? Пальто. Но пальто — статусное. То есть Шинель как персонификация статуса. Статуса не только сословного или государственного, но и метафизического. Что остро почувствовали, например, новые русские 90-х, разрешавшие проблему самоидентификации с помощью монументальных, как шкаф, пальто.

От ветра, вылепленного скульптором в полах ленинского пальто, веет привычной жутью.

Ну а предыдущий Ленин, тот, с которого наша экскурсия начиналась, — тот Ленин еще не в шинели. Памятник стоял в парке на Алом поле, и показывали его в качестве самого первого в Челябинске — а может, и в стране — памятника вождю. Не памятник даже — мемориальный комплекс: бюст Ульянова-Ленина помещен в грот-раковину, по бокам грота две маленькие ассирийские колонны. А в качестве постамента для раковины с бюстом — мавзолей, точнее — мавзолейчик. Он, естественно, пуст. Ленин здесь никогда не лежал. Но дело не в этом, дело опять же в символике статуса, поиск которой уже начат в этом мемориальчике. Пальто-шинель пока не задействовано. Скульптор еще кружит в классическом наборе символов из того ряда, в котором пирамиды, мумии, мавзолеи, саркофаги и прочие восточные величественности. Но — не слишком настаивает. И потому есть в этом мемориале еще что-то человеческое, что-то от кладбищенских памятников. Ленин здесь меланхоличен, даже как бы угрюмо отстранен. Из живого человека, точнее, «живого покойника» он еще не превратился в человека-лозунг. Увиденное на Алом поле почему-то напомнило мне памятники- мемориалы на обочинах автомобильных трасс Абхазии: каменные ступеньки наверх к терраске с каменным столом и скамьей под каменным навесом, где стоит изваянный в натуральную величину красавец Гиви или Гоги, который как раз в этом месте разбился на своей машине или мотоцикле. На столе бутыль с вином и стаканы, уже отнюдь не каменные, — приглашение сесть за стол, выпить в память о покойном. Никогда не видел, чтобы кто-то воспользовался этими столами, но простодушие и человечность жеста трогают.