Рышард Капущинский: Путешествия с Геродотом

С той встречи в коридоре прошел год. В нашей репортерской комнате зазвонил телефон. Шефиня вызывала меня к себе. «Мы посылаем тебя, — сказала она, когда я встал перед редакторским столом. — Поедешь в Индию».

Первой моей реакцией было потрясение. И сразу — паника: я ничего не знаю об Индии. Лихорадочно ищу какие-нибудь ассоциации, образы, названия. Ничего не нашел: об Индии я не знал ничего. (Идея послать корреспондента в Индию родилась, когда несколькими месяцами ранее Польшу посетил первый лидер страны, не входящей в советский блок, и был им премьер-министр Индии Джавахарлал Неру. Устанавливались первые контакты. Мои репортажи должны были приблизить эту далекую страну.)

Под конец беседы, из которой я узнал, что еду, Тарловская открыла шкаф, взяла книгу и, подавая ее мне, сказала: «От меня, в дорогу». Это была толстая книга в твердом желтом, полотняном переплете. На обложке читаю тисненное золотом имя автора и название произведения: Геродот. ИСТОРИЯ

Старый двухмоторник, заслуженный ветеран фронтовых вылетов «DC-З», с крыльями в копоти выхлопных газов, с заплатками на корпусе летел почти пустой, с несколькими пассажирами, и летел в Рим. Возбужденный, сидел я у иллюминатора, не отрываясь от картины за бортом самолета, потому что я, никогда до тех пор не бывавший даже в горах, не говоря уже о парении в облаках, впервые смотрел на мир сверху, с высоты птичьего полета. Под нами медленно перемещались разноцветные клеточки шахматной доски, пестрые лоскутные одеяла, серо-зеленые ковры, и все это распростерто, разложено на земле как будто для просушки на солнце. Но быстро начало смеркаться, и как-то сразу вдруг сделалось темно.

— Вечер, — сказал мой сосед по-польски, но с иностранным акцентом. Это был итальянский журналист, возвращавшийся домой, помню только, что звали его Марио. Когда я рассказал ему, куда еду и зачем, и что за границу еду впервые в жизни, и что, в сущности, ничего не знаю, он рассмеялся, сказал что-то вроде «не переживай» и пообещал помочь. Я воспрянул духом, ко мне стала возвращаться уверенность, которая так была мне нужна, потому что я летел на Запад, а меня учили бояться Запада как огня.

Мы летели в темноте, даже в салоне лампочки светились едва-едва, как вдруг напряжение, в котором пребывают все частички самолета, когда двигатели работают на максимальных оборотах, начало слабнуть, гул моторов сделался более спокойным и разреженным: мы приближались к пункту назначения. Марио схватил меня за руку и, показывая в иллюминатор, сказал: «Смотри!»

Я взглянул и онемел.

Все дно этой темноты, насколько хватало глаз, заливал свет. Свет интенсивный, бьющий в глаза, мерцающий, дрожащий. Создавалось впечатление, что там, внизу струится какая-то светящаяся материя, блестящая поволока которой пульсирует светом, вздымается и опадает, растягивается и сжимается. Вся эта лучезарная картина была чем-то живым, подвижным, вибрирующим, полным энергии.

Впервые в жизни я увидел освещенный город. Те несколько городов и городков, которые я знал до той поры, были удручающе темными, в них никогда не светились витрины магазинов, не встречалось разноцветных реклам, а в уличных фонарях, если таковые вообще имелись, лампочки горели вполнакала. Да и кому светить? Вечерами улицы зияли пустотой, автомобилей было мало.

По мере снижения самолета этот пейзаж света становился ближе и увеличивался в размерах. Наконец самолет чиркнул шасси по бетонной полосе, заскрежетал и заскрипел. Мы были на месте. Римский аэропорт — большая стеклянная глыба, полная людей. Теплым вечером мы ехали в город по оживленным улицам. Гомон, движение, свет и звук — это действовало как наркотик. Порой я терял ориентацию, не понимая, где я. Должно быть, я выглядел как дикарь, только что вышедший из лесу: потрясенный, с вытаращенными глазами, пытающийся хоть что-нибудь рассмотреть, увидеть, различить.

Утром из соседней комнаты донесся разговор. Я узнал голос Марио. От меня не утаили, что спор шел на тему, как меня нормально одеть, поскольку я прилетел одетый по моде а-ля Варшавский пакт-56. А было на мне: шевиотовый костюм в контрастную черно-синюю полоску, состоящий из двубортного пиджака с торчащими квадратными плечами и длиннющих широких брюк с большими отворотами, светло-желтая нейлоновая рубашка и зеленый галстук в клеточку. Ну и, наконец, ботинки: массивные мокасины на толстой негнущейся подошве.

А что вы хотите, конфронтация Запад — Восток проходила не только на полигонах, но и во всех прочих сферах. Если Запад одевался легко, то Восток, по контрасту, тяжело; если Запад носил вещи, подогнанные по фигуре, то Восток наоборот: все должно было болтаться. Носить с собой паспорт не требовалось: невооруженным глазом было видно, откуда, с какой стороны железного занавеса явился человек.