Николай Байтов - Проблема адресации

Продолжил на следующее утро… — Какое-то странное вдохновение с этим было связано, не такое, как всегда. Многие слова я заменил, когда пришлось с ними работать вот так вот тюкая. Прежде я стихи не редактировал — рождались в один приём самоценными готовыми монстриками… Может быть потому я это стихотворение и запомнил — единственное из всех.

Клапк никогда чужих стихов не читал, упорно отказывался, хоть я и пытался передать ему мысли, внушённые мне «читателем». Он только криво ухмылялся. — «Брезгуешь?» — «Не то чтобы брезгую, а как-то… Ну, не знаю… Не интересно…» — «Брось, я тебя уверяю: хорошие стихи интересны — очень! И у нас тут отличные есть поэты. Двое — точно. Поверь мне! Давай я тебе принесу, покажу, а?» — «Где ты их берёшь? Не сам же! — Через этого скользкого проходимца своего? А почём ты знаешь, что он не надувает тебя внаглую?» — «В каком плане? С какой же это целью?» — «Обхаживает тебя. А сам святоша. Хочет и тебя таким сделать.» Я умолкал, обижаясь: с Клапком трудно было спорить — бессмысленно. А он дальше: «Женят тебя — попомнишь мои слова. Женят как миленького!.. Он ещё не предлагал, чтобы вы с невестой вместе друг другу стихи писали?» — Я пугался: откуда он мог знать?! До невесты, правда, речь ещё не дошла, но вообще-то о женской поэзии уже было… — «Было? Я правильно угадал?» — «Не совсем». — «Ну жди-дожидайся, когда будет совсем». –

В другой раз я с такой подходил стороны: «Ты же считаешь свою поэзию неполноценной. Она не пахнет. Так почему бы не посмотреть у других? Может быть, ты что-то поймёшь, тебе откроется…» — «Если я прочту, как пишут другие, я не смогу свои стихи писать правильно». — «Вот как? Значит, ты уверен, что пишешь правильно?» — «Безусловно».

Это письмо осталось без ответа. Сестра продолжала мне писать так, как будто не получала его. Ничто в её тоне не изменилось. И всё же я что-то почувствовал, потому что больше не делал попыток. Словно бы она молча говорила мне: «Молчи об этом»… Много лет спустя, когда она уже умерла, я случайно нашёл это письмо: оно хранилось (единственное из всех!) в шкатулке — вместе с письмами человека, который за ней ухаживал одно время. Я перечитал — стало нестерпимо стыдно. Я не мог понять, как написал такое. Должно быть, я был в каком-то угаре. Но отчего? — Не могу вспомнить ни самого состояния, ни причины его. — Этот «читатель» меня околдовал, загипнотизировал, что ли?…

Однако же, вот получается, что сестра хранила, — значит она как-то иначе понимала всё это, что-то в моём письме было важное и нужное для неё… Нет, стихотворение действительно безобразное, не стану его выписывать. А из письма всё-таки приведу несколько начальных фраз.

«Сестрёнка, не удивляйся, я на этот раз, может быть, напишу странные вещи — на твой взгляд. Если так, считай меня за больного: я заболел от здешнего «горного воздуха» так называемого — ты понимаешь, надеюсь, о чём я, — только я не решался раньше об этом сообщить… Ты знаешь, что такое стихи? — наверное, представляешь себе смутно. Здесь я вкладываю листок со стихотворением, которое я написал. Но умоляю тебя развернуть его не раньше, чем ты дочитаешь до конца письмо (он заклеен отдельно)… Да, теперь ты узнаешь нашу тайну: здесь все становятся такими вот «поэтами» в кавычках — горе-поэтами. Ситуация ужасная, и деваться от этого некуда, приходится марать бумагу — а потом что делать? — прятать с трудом и стыдом. Зачем я это тебе посылаю, я сам не знаю…» — и т. д.

Нет, я разговаривал с её сыном, — моим племянником. И не раз… И не то чтоб разговаривал, — учил его. Он хорошим стал поэтом, хотя, на мой вкус, несколько слабовато-слащавым… — Но он по достоинству снискал известность (сейчас ему уж за сорок)… А вот что касается женской поэзии, — то, что говорил мой «читатель», — не знаю, то ли он ошибался, то ли я что-то неправильно понял. — Пророчество его, — такое уверенное, так страстно высказанное, — по-видимому, не сбылось…

Если, поэт, ты думаешь, что

много думать вредно — и что

муза сама подскажет,

ибо она

видит то, чего никогда

тебе не постичь, хоть лоб разбей… –

Впрочем получит каждый

по вере своей.

Это Клапк опять — из цикла «Поэт и ты». Цикл был бесконечным (всё — восьмистишия). Некоторые бумажки он давал мне. Он относился к моему чтению уважительно, хотя сам всегда отказывался читать что-либо. Иной раз я с такой подбирался стороны: «Ведь ты сам постоянно навязываешься и страдаешь от презрения. Так почему бы тебе… Должно же быть какое-то равновесие? — Выступи и ты в роли читателя, тогда и тебе судьба, так сказать, улыбнётся».