Майкл Уэст - Американский пирог

— Нет, я тот дурак, что до безумия любит тебя. Точнее, любил.

Она ушла в спальню и стала складывать одежду в мешки. Вещей у нее всегда было мало: по ее словам, она не желала иметь ничего, с чем было бы жалко расстаться. Пока она собиралась, я положил ноги на стеклянный столик и сделал вид, что смотрю десятичасовые новости. Но в голове у меня вертелись египетские пирамиды, где на стенах нарисованы бредущие в загробный мир человечки, уносящие с собой цветы и фрукты, точь-в-точь как Фредди сейчас уносила свои пожитки в дом на Ривер-стрит. Собрав два холщовых мешка, она встала в дверях и объявила, что уходит. «Пока», — хмыкнул я, не отрывая взгляд от телевизора. Она сняла мое колечко, и оно со звоном упало в стеклянную пепельницу. Дверь захлопнулась, Фредди ушла в сырую ночь.

Живя с человеком, обычно узнаешь о нем тысячу мельчайших подробностей, но узнать что-либо о Фредди было практически невозможно. Красноречивее всего рассказывали о ней ее волосы: они пахли лишь свежевыглаженными льняными полотенцами. У Фредди не было никаких вещей: ни мебели, ни постеров — вообще ничего, кроме зубной щетки, учебников и пары поношенных шмоток. И эти скудные пожитки ровным счетом ничего не говорили о ее внутреннем мире. Кроме того, у нее не было дурных привычек: она не грызла карандаши и не разбрасывала по квартире носовые платки. Не было и любимого лакомства, скажем, оливок или плавленого сыра. Обычно человек оставляет свой след даже в гостиничном номере, но Фредди была минималисткой. Делая бутерброд с колбасой, она все начисто подтирала, не оставляя на столе ни крошки.

Моя бывшая жена оказалась полной противоположностью: о ее характере можно было судить уже за версту. По всему дому вечно валялись журналы «Вог», «Гурме», «Акитекчерел дайджест» и приходившие по подписке номера «Повседневной одежды для женщин». В ванной было полно ракушек, привезенных с Бермуд, а также разноцветных пузырьков с ароматическими маслами, купленных в Мидтауне. На столе лежал толстый ежедневник, в котором был расписан каждый день ее жизни: теннис, маникюр, депиляция ног, шейпинг, поход к травнику, к аналитику, на матч младшей лиги, на обед с Джули Фей из «Новинок моды с Джули Фей». Из последнего романа Тома Клэнси торчали билеты на концерт, а крутом все было усеяно пилками для ногтей, лаками от «Эсте Лаудер» и вырезками из журнала «Коммершиал ньюс». Посреди стола стояла банка каперсов с торчавшей в ней серебряной ложкой. Конечно, это была лишь верхушка Изабеллиного айсберга, но тем не менее по ней можно было представить и подводную часть.

Когда Фредди ушла от меня, я всю ночь обшаривал квартиру. Она не оставила после себя ничего, кроме пары шпилек, завалившихся за ящик комода, двух длинных каштановых прядей, застрявших в сливе душевой кабинки, и приборчик для приготовления лимонного соуса. Я храню этот приборчик и по сей день, хотя волосы и булавки уже давно потерялись. К тому времени, когда я примчался за ней в Таллулу, она уже перебралась в Калифорнию. Через год жена моего отца (не помню, которая именно) прислала мне вырезку из таллульской газеты, где в крошечной заметке сообщалось, что Фредди вышла за доктора наук Сэма Эспая. Стало быть, тоже за доктора, но уже совсем другого.

Когда мы с Изабеллой поженились, я подарил ей золотое кольцо без камня, сославшись на бедность. Она мне поверила: тогда я был просто студентом-педиатром, которому оставался еще целый год до выпуска. В это самое время Фреддино колечко полеживало в сейфе банка «Либерти». Оно и сейчас там. Жене же я так и не купил бриллиант, быть может, потому, что в глубине души знал: мы с ней расстанемся. Она была золотоволосой красавицей и «лицом» самых модных бутиков Мемфиса и Джермантауна. Тогда мне казалось, что я люблю ее, но теперь-то стало ясно, что я просто хотел семьи. А Изабелла, по-видимому, хотела заарканить врача. Изначально я надеялся стать ангиохирургом, но меня не приняли в ординатуру. Пришлось идти в педиатрию, куда взяли с радостью. Разумеется, это вполне достойная область, но тогда она мне казалась сущей каторгой: ведь предстояло до конца жизни осматривать орущих младенцев и выслушивать бредни их мнительных мамаш. Уже потом я понял, что в этой-то сумятице и заключен весь риск: можно пропустить того единственного ребенка, который действительно болен. Малыша с лимфоцитарной лейкемией, менингитом или диабетом.

Однако заработок педиатра Изабеллу не устраивал. Она пыталась угнаться за женами кардиологов, хирургов-ортопедов, гинекологов и анестезиологов — врачей наиболее прибыльных специальностей. Но будь мой гонорар и много больше, ей все равно не нравилась Таллула. Не нравились выходившие на площадь краснокирпичные фасады. Не нравились магазины одежды, в которых до сих пор продавали дешевые кожаные башмаки, юбки клеш и прочую старушечью дребедень. К ее ужасу, в городишке не водилось ни балета, ни концертного зала, ни даже приличной чайной. Закусочная, по ее мнению, была сущим кошмаром. А уж о пристойном ювелирном магазине, разумеется, и речи не шло. В итоге она ездила в Нашвилл каждый день, словно поход по магазинам «Грин хиллс» и «Белль мид» был для нее священным долгом.