Джоан Роулинг - Случайная вакансия

Отпив чаю, Говард улыбнулся, чтобы подсластить пилюлю, а потом сказал:

— Не будем забывать, Мо: человечишко был мерзопакостный. Просто мерзопакостный.

— Да знаю я, — сказала она. — Знаю.

— Если бы он не умер, пришлось бы с ним разбираться. Спроси у Ширли. От него можно было ждать любой подлянки.

— Я знаю.

— Ладно, посмотрим ещё что да как. Поживём — увидим. Как верёвочке ни виться… Заметь, я не жаждал такой победы, — добавил он с глубоким вздохом, — но для Пэгфорда, для общества… оно и неплохо… — Говард посмотрел на часы. — Почти половина, Мо.

Они всегда открывались минута в минуту и никогда не позволяли себе закрыться раньше времени, свято, как в храме, соблюдая все ритуалы и предписания.

Морин шатко заковыляла к окну. Штора судорожно дёргалась кверху, малыми приращениями открывая главную площадь, живописную и ухоженную благодаря — в значительной степени — совместным усилиям тех собственников, чья недвижимость выходила на неё окнами. В наружных ящиках, подвесных кашпо, вазонах разрослись цветы: их высаживали ежегодно, с соблюдением условленной цветовой гаммы. На другой стороне, как раз напротив кулинарии «Моллисон энд Лоу», виднелся паб «Чёрная пушка» (один из старейших в Англии).

Говард выносил из подсобного помещения и аккуратно расставлял под стеклом длинные прямоугольные подносы свежих паштетов, украшенных яркими, как драгоценности, ломтиками лимона и ягодами. Слегка отдуваясь от этой работы, наложившейся на утреннюю беседу, он выровнял последний поднос и остановился у окна, глядя на военный мемориал в центре площади.

Пэгфорд в то утро был особенно хорош, и Говард возликовал от мыслей о себе и о своём месте в этом городке, для которого он, по собственному убеждению, стал пульсирующим сердцем. Он и впредь будет видеть перед собой эти блестящие чёрные скамейки, красные и лиловые цветы, позолоченный утренним солнцем каменный крест; а Барри Фейрбразер этого больше не увидит. Трудно было не усмотреть высший промысел в этой внезапной смене диспозиции на поле боя, где, по его мнению, их с Барри противостояние чересчур затянулось.

— Говард, — резко окликнула Морин. — Говард!

Через площадь энергичной походкой, хмуро глядя себе под ноги, шла женщина: худая, черноволосая, смуглая, в сапогах и просторном пальто.

— Как ты считаешь, она… она в курсе? — прошептала Морин.

— Не знаю, — сказал Говард.

Морин, которая так и не успела переобуться в ортопедические босоножки, едва не подвернула ногу, отпрянув от окна, и поспешила за прилавок. Говард с неторопливым достоинством занял место у кассового аппарата, словно канонир у орудия.

Над дверью звякнул колокольчик, и доктор Парминдер Джаванда всё с тем же хмурым видом вошла к ним в магазин. Не обращая внимания на Говарда и Морин, она сразу направилась к полке с растительным маслом. Морин, замерев и не мигая, следила за ней, как хищная птица за полевой мышью.

— Доброе утро, — сказал Говард, когда она подошла расплатиться.

— Доброе.

Как на заседаниях, так и за пределами помещения, отведённого местному совету в стенах церкви, доктор Джаванда редко смотрела Говарду в лицо. Его всегда потешало это неумение скрывать свою неприязнь; он на глазах оживлялся, становился предупредительным и необычайно куртуазным.

— Сегодня приёма нет?

— Нет, — отрезала Парминдер, роясь в сумочке.

Тут Морин не утерпела.

— Ужасная весть, — выговорила она своим хриплым, скрипучим голосом. — Барри Фейрбразер.

— Мм, — протянула Парминдер, но спохватилась. — А что с ним?

Прожив в Пэгфорде шестнадцать лет, Парминдер так и не избавилась от бирмингемского говора. Резкая вертикальная морщина между бровями придавала ей вечно напряжённый вид — иногда сердитый, иногда сосредоточенный.

— Умер, — выпалила Морин, жадно вглядываясь в её хмурое лицо. — Вчера вечером. Я сама только что от Говарда узнала.

Парминдер застыла, не вынимая руку из сумочки. Затем её взгляд скользнул в сторону Говарда.

— Упал замертво на стоянке у гольф-клуба, — подтвердил Говард. — Майлз там был, всё видел.

Проходила секунда за секундой.

— Это шутка? — требовательно спросила Парминдер; в её тоне зазвучала взвинченность.

— Какие могут быть шутки? — Морин упивалась своим возмущением. — Такими вещами не шутят.

С грохотом опустив на стеклянный прилавок бутылку растительного масла, Парминдер ушла.

— Нет, надо же! — подхлёстывала себя Морин. — «Это шутка?» Какая прелесть!