Роберт Белов - Я бросаю оружие

— Нам? Вам? — ухмыльнулся Петр Гаврилович.

— Ну, не нам, конечно, а нашим детям. Вот! — показала она на свою Наташу с солдатом.

— Так сегодня ведь день-то совнарком объявил нерабочим. Для всех учреждений тоже.

— А что за пожар? — встрянула мать. — Теперь не на фронт.

Я потянул мать за рукав и сказал ей почти на ухо, вполголоса:

— Мам, мам! Вон та старуха хотит их обязательно в церкву...

— «Хочет» и «в церковь».

— Ну, в церковь... Они от нее насилу отбились!

Будто услышав эти мои слова, та, вторая старуха, сказала, ни на кого не глядя:

— Святые-то храмы свою службу справляют сегодня. И поджала свои тонкие губы.

— Божьи храмы, стало быть, правят службу, а советские нет, — так выходит? — сказал Петр Гаврилович. — Ну нет, эдак дело тоже не пойдет! Мария Ивановна, сыщи-ка ты мне...

— Ясно. Сейчас, Петр Гаврилович. — Мать приподнялась на цыпочки и глянула в толпу поверх голов. — Раиса Григорьевна, Райхана! Подойди-ка сюда.

Подошла какая-то очень полная женщина, и мать кивнула ей сразу в сторону и старух, и Петра Гавриловича:

— Вот.

Та, полная, которая Райхана, видать, сразу узнала не то старух, не то солдатика с Наташей:

— Я им, кажется, толком объяснила — приходите завтра.

— Не годится им завтра-то, — из серьезного серьезно казал Петр Гаврилович. — Не доживут, не дотерпят.

— Так мне их, Петр Гаврилович, надо по всем книгам провести, свидетельства написать честь по чести, паспорта оформить. А у него, поди, и документов-то надлежащих нет, проверить — наверное, еще и в самоуволке, из госпиталя сбежал. И полагается срок на обдумывание, не менее недели.

— С фронта я. А там долго некогда раздумывать. Война за нас думает. Через неделю мне часть свою догонять, — сказал солдатик.

— А почему вы считаете, что мы ни о чем не думали? — тихо сказала все время молчавшая до этого Наташа. — Вы ночи не поспите...

— Вот. Так сказать, думать много — так сказать, не значит думать долго. Правильно я понял, товарищ солдат и товарищ будущая солдатка? Ты уж, Раиса Григорьевна, давай... Боишься переработать — отгул потом дам. Теперь можно будет.

Тут от стены дома отделилась еще одна парочка: парень, молоденький, в форме ремесленника, с молоточками на околыше, и девчонка — совсем пацанка пацанкой, младше, наверное, нашей Томки. Девка та прямо-таки подтянула парня за рукав:

— Нам тоже...

— Что — тоже? — переспросил ее Петр Гаврилович.

— А в загс, — ни капельки, ни фига не стесняясь, бойко ответила девчонка.

— Да паспорта-то вы хоть получили? — ахнула мать.

— Граждане имеют право вступать в брак лишь по достижении восемнадцатилетнего возраста, — сухо глянула на девчонку Раиса Григорьевна, которая Райхана.

— А он совсем-совсем совершеннолетний, а мне до восемнадцати всего двух месяцев не хватило. А я узнавала — говорят, что можно, если райисполком там или еще какая советская власть разрешит. А вы ведь — советская власть?

— Ну, так сказать, допустим. Только...

— А ума-то вам совсем-совсем хватает? — кольнула тех молокососиков мать.

Пацанка покраснела и заморгала-захлопала глазами. А парень пробасил будто нехотя, будто ему больше всего на свете сейчас хотелось спать:

— Я тебе говорил? Айда домой, Гретка.

— Живете уж, что ли, вместе? — всплеснула руками мать.

— Ну, — опять лениво пробасил парень.

Петр Гаврилович рассмеялся:

— Опоздали маленько, выходит, Мария Ивановна, мы с тобой им морали читать.

— Родители-то хоть знают? — не унималась мать.

— Нету родителей, — ответил снова парень. С девчонки прежнюю всю бойкость как рукой сняло.

— Как — нету?

— Так, нету.

— Так ведь молоденькие вы какие еще! Совсем молоденькие...

— Мы у баушки у моей живем. А ее пятнадцати лет отдали, — произнесла наконец девчонка.

— Ну вот, все ясно, Мария Ивановна?

— Ясно-то, может, и ясно, а только сердце никак не лежит, прямо щемит его! У меня у самой такая выросла. Вот заявится завтра...

— А и заявится! Куда денешься? Сама-то скольких лет за своего Кузнецова выскочила, раз дочка почти что совсем взрослая?

— Ну-у, так то какое время было!

— А теперь какое?

— Вам, Петр Гаврилович, хорошо рассуждать, ваши-то совсем большие.

— Большие дети — большое горе, — помрачнел и посуровел сразу же Петр Гаврилович.

— Ой, Петр Гаврилович, родненький, совершенно забыла, простите! — всполошилась мать. — Такой радостный день сегодня, что...

— Ладно, чего уж теперь-то... Ну что же, Раиса Григорьевна, валяй окручивай их всех, так сказать, гуртом! Глядишь, и еще кто-нибудь охочие сыщутся...