Михаил Веллер - Белый ослик (сборник)

— Собачье…….. здоровье!

— Собачий……… флаг!

— Собачий……… гимн!

— Собачьи……… парады!

— Собачьи……… проблемы!

— Собачье……… возрождение!

— Собачье……………….. только!

— Собачье……………….. везде!

— Собачье………………..все!

— Собачье……… вашу мать…….. можете!

— Собачий………….. ород……………… дец!

Тему нашей докторской диссертации допустимо было бы в стиле старых академических традиций сформулировать так: «Внедрение английского языка в Москву — пример объективных геополитических процессов столь же поучительный, сколь показательный».

Прежде чем описать исследуемый предмет с тем, чтобы далее перейти от анализа процесса к синтезу, принято и представляется здесь вполне уместным предпослать основной части краткий исторический экскурс.

За временными рамками нашей предыстории естественным образом остается влияние на старославянский язык незначительных вкраплений старонорвежских и шведских диалектов старогерманского, что по времени соответствует началу русской государственности, согласно господствующей норманской теории. Как церковнославянский, язык официальной культуры, так и тюркский, проникший три века спустя язык татаро-монгольского нашествия, оказали бесспорное и достаточно исследованное влияние на собственно славянский. В результате процесса формирования к XVII веку сложился язык собственно великорусский, центром которого, как обычно в истории, стал из многих родственных и одноязычных диалектов говор столичного города, т. е. Москвы, центра Российского государства.

Первая лингвистическая интервенция, искусственность и чужеродность коей явны, произошла в правление Петра I (1689–1725), когда голландская морская терминология утвердилась во флотском деле, а немецкая армейская — в деле военном. Ярый германофил, Петр активно реформировал все сферы российской жизни, в том числе культурную: русская грамматика была сочтена архаичной и «неевропейской» и по государеву указу «модернизирована» на немецкий манер; множество же немецких слов и оборотов «получили прописку» в России, причем одновременно с их носителями. Фактически и волюнтаристски немецкий язык получил статус придворного и светского, близкого ко второму государственному.

Этот процесс германизации обострился и достиг апогея в краткий, но насыщенный и даже бурный период царствования Петра III Федоровича (1761–1762). (Этот император, урожденный принц Карл Петр Ульрих, сын герцога голштейн-готторпского Карла Фридриха и Анны Петровны, был немец-полукровка. Если же принять версию, что его бабка Екатерина I, в девичестве Марта Скавронская, была сама наполовину немка, доля русской крови в Петре III уменьшится до 1/4 против 3/4 немецкой.) Безудержная германофилия Петра III вопиюще противоречила российским государственным интересам и превысила меру терпения придворных, германизируемых от языка до походки. Он был убит в результате заговора, организованного собственной супругой (урожденной принцессой Софьей Фредерикой Августой Ангельт-Цербстской, чистокровной немкой).

Царствуя (1762–1796) под именем Екатерины II, она не могла противиться внутренней склонности ко всему европейскому. Но политический расчет диктовал дистанцироваться от своего германского происхождения. Тем более что в Семилетней войне врагом России выступала Пруссия. Союзницей же России выступала Франция. Влияние Франции подкреплялось общеевропейской модой на французских просветителей-энциклопедистов. В итоге Екатерина вступила в имиджмейкерских целях в переписку с Вольтером, способствуя распространению в России французского языка. Одна из национальных особенностей России всегда состояла в том, что увлечение государя автоматически превращалось в образ жизни подчиненных — будь то игра в теннис, разведение кукурузы или изучение иностранного языка: вплоть до ношения часов на правой руке вместо левой. Филологическое хобби Екатерины истолковывалось верноподданными как лобби, продолжение интернациональной политики открытости Петра I — и одновременно лишало русских дворян, с младенчества ставших предпочитать французский русскому, возможности замечать немецкий акцент государыни и языковые ляпсусы.

Со времен Петра I говорить в России на иностранном языке стало престижно, на верхних этажах власти — даже необходимо. После убийства Павла I (1796–1801) говорить при дворе по-немецки было политическим самоубийством — слишком непопулярен был германофил Павел (3/4 или даже 7/8 немецкой крови). А французские аристократы и специалисты, спасаясь от террора 1793 года, хлынули в Россию потоком, упрочая позиции своего языка.