Амин Маалуф - Врата Леванта

Обезумевший Нубар вопит. Лишь теперь отец переходит на бег, прижимая аппарат, словно ребенка, к груди. И оба они живыми и невредимыми скрываются за решетчатой оградой.

Но толпа устремляется за ними. Больше тысячи бесноватых молодчиков топчутся в пыли, начинают трясти решетку. Через несколько секунд они ворвутся в дом, чтобы убивать, грабить и жечь. Быть может, пока они еще колеблются. Внушительное здание за решеткой — это ведь не дом богатого армянского торговца, а резиденция члена правящей семьи.

Сколько продлится это колебание? Решетка, которую трясут все сильнее, не выдержит, избавив погромщиков от последних угрызений совести. А толпа между тем растет, и призывы к убийству звучат все громче.

Тогда возникает армейский отряд. Лишь один офицер, совсем молодой, с горсточкой солдат, однако это явление производит должный эффект. Ибо командир сидит на коне, в руках у него сверкающая на солнце сабля, на голове феска из черной шерсти с завитками. Он перебрасывается парой слов с главарями, затем делает знак садовнику впустить его.

Отец встречает юного воина как спасителя, но тот не желает тратить время на любезности. Он сухо требует отдать ему весь фотоинвентарь, послуживший причиной для этих беспорядков. Когда же отец отказывается, поведение его становится угрожающим: если ему не подчинятся, он удалится вместе со своими людьми и ни за что отвечать не будет.

— Знаете ли вы, кто я такой, — говорит отец, — знаете ли вы хотя бы, чей я внук?

— Да, знаю, — отвечает офицер. — Ваш дед был благородным властителем, который претерпел ужасную смерть. Да хранит его душу Аллах!

Но когда он произносит эти слова, в его взгляде больше злобной надменности, нежели сострадания.

Пришлось уступить. Отдать весь арсенал Фотографического кружка, выписанный из-за границы за большие деньги. Не меньше дюжины фотоаппаратов, и среди них самые современные… Отец сумел утаить лишь тот, что недавно использовал, незаметно отпихнув его ногой под диван, — внутри же был снимок, который едва не стоил ему жизни.

Все остальное забрали солдаты. Из окна на втором этаже Нубар и отец смотрели, как они встали перед толпой и, бросив эти игрушки на землю, принялись демонстративно топтать их ногами и разносить вдребезги прикладами, а затем полными горстями бросать обломки через решетку ограды…

Лишь тогда удовлетворенные погромщики разошлись.

Оба друга переглядывались, не веря своим глазам. Они почти не успели обрадоваться тому, что спаслись от смерти, настолько переполняла их печаль.

Кончились прекрасные времена. Кончились времена кружка. Фотографию, их общую страсть, их целомудренную европейскую возлюбленную, ради которой они только что рисковали жизнью, им уже не доведется любить так, как прежде. Отец мой станет коллекционером, и только — никогда больше не будет он снимать, и фотография погромщиков останется последней. Нубар же, напротив, превратится в профессионального фотографа. Но уже не в Адане. Он не желал даже и думать о восстановлении своего дома. Мысль, что ему придется вновь появиться на испуганных улицах армянского квартала, была для него невыносимой. В этом городе он родился, однако будущее не живет в стенах прошлого.

Оставалось выбрать место изгнания.

Многие армяне бежали тогда из Аданы и других городов провинции, образовав затем общину в столице — Стамбуле.

— Ускользнуть из когтей тифа, чтобы оказаться в его пасти? На меня можете не рассчитывать, — объявил Нубар.

В голове у него засела мысль об Америке. Вот только для подобного предприятия требовалось много денег, а также большие хлопоты — обратиться к нужным людям, получить необходимые бумаги. В общем, нужно было время. А Нубар торопился. Ему не хотелось оставаться у своего друга дольше чем на несколько дней — и он твердо решил, что выйдет из дома Кетабдара лишь для того, чтобы покинуть провинцию.

Решение ему подсказала жена — да, именно Арсиноя. Когда речь шла о ней, можно было говорить только о подсказке. Более робкое и незаметное создание нельзя было себе представить: она всегда старалась сжаться в комочек, никогда не отрывала глаз от земли, и я словно вижу, как она с боязливой гримасой готова извиняться за то, что посмела проникнуть в сферу, которая ее совершенно не касалась, — в свою собственную жизнь. У нее был двоюродный брат, несколько лет назад обосновавшийся в Ливане. Время от времени он присылал бодрые письма. Возможно, стоило бы поехать туда — ненадолго, пока решится вопрос с Америкой?