Амин Маалуф - Врата Леванта

Вместе с тем я был очень заинтригован. Мне казалось, что Нубар давно отказался от своих планов эмигрировать.

Но вдруг меня пронзила другая тревожная мысль.

— А Иффет? Где она? Я ее тоже не видел.

— Твоя сестра в Египте. Она вышла замуж в начале войны, мы не смогли известить тебя.

— Кто ее муж?

— Ты его не знаешь. Махмуд Кармали. Из древней и знатной семьи, которая жила в Хайфе. Он работал здесь в одном английском банке, но совсем недавно его перевели в Каир. Отец у него служил в османском банке в Стамбуле. Наш зять славный малый, безупречно честный, в высшей степени любезный, но слегка… того.

При последних словах отец сделал жест, который мне уже не раз приходилось видеть: поднял глаза и ладони к небу, затем опустил их вниз, потом вновь к небу, вновь вниз, и так несколько раз, очень быстро и словно бы передразнивая молящихся. Это была его манера величать кого-либо «ханжой» или «святошей»… Понимать это буквально следовало не всегда, поскольку мой неверующий отец склонен был издеваться над любым человеком, который при нем начинал шевелить губами и перебирать четки.

— Надеюсь, сестра счастлива?

— Да, она сама его выбрала, и, по-моему, они хорошо ладят. Ты за Иффет не бойся, она умеет внушить к себе уважение. Заботы мои связаны отнюдь не с ней… Я сказал заботы? То, что мне пришлось претерпеть за последние годы, куда больше, чем заботы. Я не хотел бы портить тебе удовольствие от возвращения домой, но ты должен знать: на нас обрушилось великое несчастье. Сегодня я пережил первое радостное мгновение за четыре года. Вот увидишь, в нашем доме отныне будет не протолкнуться.

Поскольку я помнил наш дом именно таким, то фыркнул про себя с насмешкой и не без раздражения. У меня сохранились не самые лучшие воспоминания от этой постоянной толкотни, от этого вечного хождения взад и вперед.

Для моего отца дело обстояло иначе, поэтому глаза его вдруг наполнились слезами, и он яростно стиснул руки.

— Вот уже четыре года ни один человек не переступал наш порог. Как в дни моего детства, в Адане. Зачумленные!

Я положил руку ему на запястье, и глаза мои увлажнились — душу охватила скорбь прежде, чем я узнал, какая с нами стряслась беда.

— Твой брат… Селим… Да будет проклят тот день, когда он родился!

— Не говори так!

— Почему я не должен так говорить? Потому что он плоть моя и кровь? Если меня станет пожирать опухоль, я буду обязан любить ее лишь за то, что она плоть моя и кровь?

Я не посмел прервать его. Да и протестовал я только для вида, ибо никогда по-настоящему не любил своего брата.

До войны, когда я уехал, Селим был еще подростком — апатичным и жирным, ленивым и неспособным к учению, брюзгливым и злобным. Все были убеждены, что из него ничего не выйдет. И знали, какое будущее ему уготовано. Для начала он промотает свою часть наследства, а потом сядет на шею брату или сестре…

Мы все его недооценили. Я хочу сказать, недооценили его способность творить зло. Известно, что война пробуждает у иных людей ум и энергию. Иногда во благо. Но чаще наоборот.

В годы военного конфликта в стране, как и во всем мире, воцарились дефицит и снабжение по карточкам. Тут же расцвела контрабанда и подпольная торговля всякого рода. Некоторые устремились туда, чтобы выжить, другие — чтобы обогатиться. Среди них оказался и мой брат, но ему не нужно было ни выживать, ни обогащаться.

Он часто уходил из дома. Комната его находилась на отшибе, и он мог выходить в любой час дня или ночи через заднюю дверь. Отец мой ни о чем не догадывался. Если бы сестра по-прежнему жила с ними, она, конечно, заметила бы, что происходит нечто необычное. Быть может, и Селим не зашел бы так далеко. Когда же она уехала, ничто уже не могло заставить его свернуть с избранного пути.

В один прекрасный день случилось то, что должно было случиться: окружив наш дом, солдаты французской армии через громкоговоритель отдали всем приказ не сопротивляться и выходить с поднятыми руками.

Это была осада по всем правилам военного искусства, как если бы речь шла о вражеской крепости. Отца моего не удостоили и намеком на объяснение. Он исступленно кричал из окна своей спальни, что произошла несомненная ошибка. Потом с ужасом увидел, как солдаты выносят с нашего чердака джутовые мешки, сейфы, металлические бидоны, картонные коробки. То же самое нашли в пустом гараже, в стенном шкафу под внутренней лестницей и даже в комнате моего брата, в платяном шкафу и под кроватью. Этот мерзавец превратил наш дом в склад контрабандистов, а мой отец ни о чем не подозревал. Селим ухитрился также спрятать некоторые товары в фотостудии деда, к которому пришли в тот же день и обошлись с ним сходным образом.