Андрей Портнов - Автово

Вернувшись в 215-ую со свёртком под мышкой, я развернул его и убедился в наличии всех вещей. И пальто и одеяло и подушка (которую я попросил прислать главным образом для того, чтобы перестать прощупывать головой через местную подушку — так они здесь называют эту тряпочку — пружины кровати) были на месте.

Теперь содержимое чёрного мешочка завалило целиком мою двуспальную кровать, и вряд ли нашёлся бы человек, сумеющий завернуть всё как было.

— Камин пошлю в следующий раз, — писала родительница, — сейчас уже не успею его упаковать, а то поезд скоро отправляется.

— А куда она камин бы дела? — поинтересовался Владик, который тоже ознакомился через меня с письмом и восхищённо смотрел на творения рук моей мамули.

— Ай, ладно, — отмахнулся я от него, — да запросто бы сюда сунула. Я и не удивился бы. Теперь я уже ничему не удивлюсь…

Вот почему сейчас, стоя на вокзале, я с помощью аутотренинга внушал себе, что жить хорошо, и посылка будет лёгкой. И, вообще, неплохо бы иметь под рукой Наиля, чтобы спихнуть ему проклятую ношу. Наиль — парень крепкий, так какая ему разница, а мне здоровье дорого. А в том, что проклятая ноша будет тяжёлой, я нисколько не сомневался…

Проклиная всё на свете и ругая на чём свет стоит такую материнскую любовь, я как подыхающая корова заполз на эскалатор и поехал вниз, стараясь не смотреть на то, что лежит у меня под ногами. Размеры коробки нисколько не уступали предыдущим, а из-за сверхчеловеческого веса она казалась просто убийственной. Учитывая профессиональное направление мамули (фармацевт), я старался не смотреть на коробку и по той причине, что очень не хотелось бы обнаружить на ней надпись «Condoms». Кто знает, какими бы красками заиграла моя и без того красная от большой тяжести рожа. А пока я предпочитал пребывать в состоянии неопределённости.

Злой как чёрт, я втащил коробку в 215-ую и остервенело стал её опустошать. Не обращая внимания на присланные гостинцы, я искал то, ради чего и пёрся на этот вокзал. И только прижимая к сердцу хрустященькие купюры, я начал немного успокаиваться, всё же продолжая считать, что и это недостаточная компенсация всех моих мучений.

Уже прошло больше двух месяцев после моего перевоплощения. Посреди копны рыжей шевелюры отчетливо виднелись натуральные тёмные волосы, в результате чего моя башка представляла собой на редкость омерзительное зрелище.

Решила эту проблему славная девочка Лариса. Зная, что среди лекарств у меня был гидроперит (она всё знала), она предложила мне им воспользоваться и нанести его на корни волос. А я — дурак — согласился. И после этого мероприятия на голове у меня было всё что угодно, только не волосы. Да, они стали одноцветными, но ничем не выдавали себя своей принадлежностью к естественным человеческим отросткам. Это была обычная солома. С этой минуты я дал себе клятву никогда не слушать советов Ларисы.

В это же время наш Владик, уже в который раз, решил заболеть. Мы с Рудиком не проявляли ни малейшего беспокойства, так как за предыдущий семестр достаточно к этому привыкли. Со своим хроническим бронхитом Владик заболевал от малейшего сквозняка, а в общаге их было достаточно. Единственное, к чему мы не смогли никак привыкнуть, это звуки, сопровождавшие Владика во время его болезни и не только. Точнее сказать — харканья. По харканью Владик был у нас чемпионом. Но, к слову сказать, как мальчик воспитанный, сплевывал он свои мокроты не на пол, а аккуратно в свои носовые платочки. Затем, также аккуратно, эти платочки складывал под свою подушку и периодически предлагал нам с Рудиком полюбоваться его постоянно пополнявшейся коллекцией. Зрелище было не для слабонервных, тем более для остроты ощущений он иногда подсовывал нам комплект своих не очень свежих носочков, кучей лежащих под кроватью. Собираясь каждое утро в «школу», он по запаху выбирал «самые чистые» носки и надевал их. Тот же принцип был и в выборе «наичистейшего» платочка. Надо ли говорить, как мы за это любили нашего Владика.

Сейчас же Владичка, отхаркнув новую порцию мокрот, с умирающим лицом заявил, что ему хреново. Рудик и я только молча посмотрели на него. Видя, что его жалобы не производят на нас должного впечатления, Владик, зная моё слабое место, принялся отхаркиваться через каждые 30 секунд, сопровождая это стереофоническим звучанием. Этого я, действительно, не смог вынести. И со словами: «Сейчас мамочку позову» выбежал из комнаты.

Через минуту я был в 212а. Игорь и Рябушко, развалившись на своих кроватях, мирно беседовали о загробной жизни. К слову будет сказано, что проблема последнего (имеется ввиду его неземная любовь к Коммунисту) давно уже разрешилась. К нашему всеобщему разочарованию, нос у Коммуниста почему-то не отвалился и быстро принял прежнюю форму, как, впрочем, и всё его лицо. Срок Рябушко больше не грозил, и теперь он счастливый и довольный всё чаще и чаще наведывался в нашу комнату, отравляя мне и Рудику жизнь.