Энн Тайлер - Обед в ресторане «Тоска по дому»

Она вспомнила, что его адреса занимали целую страницу — она вычеркивала их, город за городом, но продолжала вписывать все новые и новые, вплоть до последнего, считая, что в чрезвычайных обстоятельствах ей может потребоваться его помощь. Какие чрезвычайные обстоятельства она имела в виду? Трудно представить себе, что присутствие Бека могло бы хоть что-то облегчить. Вот бы увидеть его лицо, когда он получит извещение о ее похоронах. «Приглашение, — скажет он и изумленно воскликнет: — Надо же! В конце концов она первая оставила меня. Вот приглашение на ее похороны». Она отчетливо услышала его голос и засмеялась.

Пришел доктор и, чтобы согреться, постучал несколько раз ногой об ногу.

— Разве идет снег? — спросила она.

— Снег? Ничего подобного.

— Почему же вы так стучите ногами?

— Просто замерз. — Он присел на край ее кровати. — Ну и холодище, ноги прямо закоченели. Мои колени — как барометр; сегодня ночью ударит мороз.

Она отмахнулась от его болтовни.

— Послушайте, — сказала она, — вас вызвали по недоразумению.

— Неужели?

— Я действительно чувствую себя хорошо. Может, и приболела немного, но сейчас мне гораздо легче.

— Ясно, — кивнул он и заледеневшими сморщенными пальцами нащупал пульс на ее запястье. (Он был почти ровесником Перл и собирался оставить практику.) Несколько минут он считал ее пульс, потом спросил: — И давно это началось?

— Не понимаю, о чем вы?

— Где телефон? — обратился он к Эзре.

— Подождите, доктор Винсент! — крикнула Перл. — Подождите!

Он отпустил ее запястье, положил ладонь ей на руку, и она почувствовала, что он склонился над ней, — пахнуло трубочным табаком.

— Что случилось? — спросил он.

— Ни в какую больницу я не поеду.

— Еще как поедете.

Он говорил отчетливо, по-видимому, чуть громче, чем следовало, и смотрел в потолок.

— Я все обдумала, — сказала она. — Я не выношу скрипучих больничных коек, больничных запахов. Это убьет меня.

— Голубушка…

— К тому же, как вы знаете, мне запрещен пенициллин.

— Пенициллин? Но…

— Я принимала его в сорок третьем.

— Не утомляйте себя, — сказал доктор. — Я помню.

…А может, это случилось в сорок четвертом. В то время они с Беком еще были вместе. Из деловой поездки он привез детям игрушечный набор — лук, стрелы и мишень. На что он только тратил деньги! Они никогда не были состоятельными людьми, даже в лучшие времена. Он взял с собой этот набор в одну из воскресных прогулок за город, укрепил полотняную мишень на стволе дерева. Бек был не из тех, кто бессонными ночами перебирает в уме, что может случиться; о последствиях он никогда не задумывался. Она не знала, как все произошло (собирала букет сухих трав, спорт был уже не для нее), но каким-то образом в нее попала стрела. Тетиву натянул Коди, но это было не самое главное. При первой же размолвке она обвинила во всем не Коди, а Бека, который-де из чистого легкомыслия, если не намеренно, выстрелил из лука ей в самое сердце. Может, попал и не в самое сердце, а чуть повыше — где-то между грудью и плечом. Странное ощущение — как внезапная пощечина. Не боль, скорее нервное потрясение. А потом на ее любимой блузке проступило алое пятно.

— Ой! — вскрикнула она и как была с букетом в руках, так и опустилась на землю. Потом ее пронзила боль. Бек с побледневшим от испуга лицом вытащил стрелу. Дженни расплакалась. Они тут же вернулись домой, забыли даже снять с дерева мишень. Дома кровотечение прекратилось — как будто ничего страшного. Перл смазала рану йодом и сама перевязала ее. Однако спустя два дня заметила неладное. Рана воспалилась, поднялась температура. Бек снова уехал, и Перл пришлось идти к врачу одной. Задыхаясь, она торопливо напялила шляпку: успеть бы вернуться домой до прихода детей из школы. В те годы доктор Винсент только начинал практиковать после службы в армии. Она помнила, что у него была тогда густая шевелюра и он еще не носил очки. Он сделал ей укол пенициллина — чудодейственного лекарства, о котором, по его словам, впервые узнал за океаном. По дороге домой она чувствовала себя превосходно, как обычно бывает с пациентами, когда врач берет на себя ответственность за исход болезни. Однако в тот же вечер она слегла. Выступила сыпь, ее стало знобить, перед глазами змеился неясный, подернутый дымкой пейзаж. Коди вызвал «скорую». Когда кризис миновал, все в больнице обращались с ней так сурово, словно случилось это по ее вине.

— Вы чуть не отправились на тот свет, — выговаривала сестра. Но это была глупость. Ни о какой смерти не могло быть и речи — ведь у нее дети. А раз у человека есть дети, он обязан жить. Она закрыла глаза, стараясь не слушать сестру. И вдруг в палате появились два врача, придвинули стулья к ее кровати и стали торжественно разъяснять, что такое для нее пенициллин. Никогда, ни под каким видом она не должна больше принимать это лекарство. И в записной книжке при ней всегда должны быть специальные указания на сей счет. Перл не очень-то вникала в их слова (она обдумывала, как бы уговорить врачей поскорее выписать ее из больницы домой, к детям), но «Это не должно повториться. Второй подобный случай может оказаться для вас смертельным» врезалось ей в память. Поразило ее., Как в сказке, подумала она, волшебный напиток, который может спасти единственный раз в жизни. И вот она прибегла к нему по столь пустячному поводу — какая-то ничтожная ранка от стрелы. Чудес больше не будет! Впоследствии пенициллин стал широко распространенным лекарством, и ее внукам кололи его когда надо и не надо. А она без конца повторяла, как и что с ней случилось, и сокрушенно твердила: «Вы счастливые, а мне, бедняге, теперь приходится остерегаться любой инфекции — вот так. Не дай бог слечь от ангины или воспаления легких».