Энтони Берджесс - Механический апельсин

У него был джентельменский голос, и говорил он очень устало. Он кивнул с другерской улыбкой одному вэри большому и толстому ублюдку. Этот большой жирный ублюдок снял свой китель, на котором был виден застарелый пот, потом не торопясь подошел ко мне, и я почувствовал запах молочного чая, который он пил, когда он открыл ротер в вэри усталой усмешке. Он был не слишком хорошо выбрит для розза, под мышками рубашки виднелись пятна засохшего пота, да и серой из ушей от него пахло, когда он подошел ближе. Потом он сжал свой вонючий красный рукер в кулак и врезал мне в живот, что было нечестно, а все прочие менты смеялись до упаду, кроме главного, который все улыбался этой усталой усмешкой, будто ему надоело. Мне пришлось прислониться к беленой стенке, пачкая белым шмотки, стараясь снова вздохнуть в страшной боли, а потом мне захотелось стошнить тем тягучим пирогом, что я съел до начала вечера. Но я не мог допустить такого — облевать весь пол и сдержался.

Потом я увидел, что этот жирный вышибала поворачивается к своим другерам-ментам, чтоб хор-рошенько посмеяться над тем, что он сделал, и тут я поднял правый ногер и прежде, чем они могли крикнуть ему и предостеречь, я здорово пнул его в голень. Он заорал, как зарезанный и я запрыгал вокруг.

Тут уж они все по очереди кидали меня от одного к другому, как живой мяч, братцы, и били кулаками по яблокам, и по ротеру, и в живот, и пинали, и наконец мне пришлось стошнить на пол, причем я, как дурмен, даже сказал: "Простите братцы, это получилось нехорошо. Простите, простите". Но они дали мне кусок старой газеты и заставили подтереть это и засыпать опилками. А потом сказали, почти как старые добрые другеры, чтоб я сел, нам надо спокойно поговорить. Тут вошел П.Р. Делтойд посмотреть, ведь его шарашка была в том же здании. Он выглядел очень усталым и грязным и сказал: "Итак, это случилось, Алекс, мальчик, да? Как я и думал. Ох-ох-ох, да." Потом обернулся к ментам и сказал:

— Добрый вечер, инспектор. Добр-вечер, сержант. Добр-вечер, ребята. Ну, это дело для меня закончено, да. Ого, а мальчик выглядит плохо, не так ли? Взгляните, в каком он виде.

— Насилие ведет к насилию, — ответил главный мент благочестивым голосом. — Он сопротивлялся законному аресту.

— Это дело закончено, да, — повторил П.Р. Делтойд. Он смотрел на меня вэри-холодно, как будто я стал вещью, а не избитым, измученным, окровавленным тшэлловэком. — Думаю, завтра мне надо быть на суде.

— Это не я, братец, то есть сэр, — сказал я, чуть не плача. — Поговорите за меня сэр, ведь я не такой уж плохой, меня завлекли и предали другие, сэр.

— Поет, как соловей, — сказал главный розз, усмехаясь. Здорово поет, ничего не скажешь.

— Я поговорю, — холодно ответил П.Р. Делтойд. — Я буду там завтра, не беспокойся.

— Если хотите дать ему по челюсти, сэр, — сказал главный мент, — не стесняйтесь. Мы подержим его. Думаю, что он для вас — еще одно большое разочарование.

Тут П.Р. Делтойд сделал такое, что, как я думал, не может сделать человек, обязанный превращать нас, испорченных, в вэри хор-роших малтшиков, да еще при всех этих роззах. Он подошел ближе и плюнул. Он плюнул мне прямо в фас, а потом вытер остатки слюны с ротера тыльной стороной руки. А я все вытирал и вытирал свой оплеванный лик окровавленным платком, говоря: "Спасибо сэр, большое спасибо, сэр, вы были так добры, сэр, спасибо". Потом П.Р. Делтойд вышел, не сказав больше ни слова.

Теперь менты сели, чтобы составить этот длинный акт, который я должен был подписать, а я подумал про себя, чтобы вы все подохли, если все вы, ублюдки, на стороне Богга, то я рад быть в лавочке на другой стороне. "Ол-райт, — сказал я им, — грязные выродки, вонючие пидоры. Получайте, получайте все. Я больше не хочу ползать тут на брюхе, грязные твари. Откуда начинать, скоты вонючие? С последней исправилки? Хор-рошо, хор-рошо, пусть будет так".

И я начал выкладывать, так что менту — стенографисту, тихому и робкому тшелловэку /он вовсе не был настоящим роззом/, пришлось писать страницу за страницей. Я выкладывал про насилие, про крастинг, про дратсинг, и насчет сунуть-вынуть, много всякого, до самой ночи. И я заверил их, что и мои, так называемые другеры, замешаны в этом по самые уши. Когда я кончил все это, мент-стенографист уже чуть в обморок не падал, бедный старый вэк. Главный розз мягко сказал ему:

— Ладно, сынок, теперь иди, выпей чаю, а потом зажми нос и перепечатай всю эту грязь и мерзость в трех экземплярах. Потом можно принести их нашему прекрасному юному другу на подпись. А тебе, — обратился он ко мне, — сейчас покажут твои брачные покои с водопроводом и всеми удобствами. Ол-райт, — сказал он своим усталым голосом двум настоящим, здоровенным роззам, — уберите его.