Алехо Карпентьер - Превратности метода

И поскольку за ним никогда не велось особого наблюдения — опасным юношу не считали, похоже, он интересовался скорее поэзией, чем политикой, — то мнения экспертов службы безопасности насчет его внешнего вида, роста, физиономии, корпулентности не совпадали. Одни эксперты говорили, что у него зеленые глаза; другие утверждали, что карие; третьи убеждали, что он атлетического сложения; четвертые уверяли, что человек он хилый и болезненный. По записи в университетском матрикуле — ему 23 года, сирота, сын школьного учителя, погибшего во время бойни в Нуэва Кордобе. Так или иначе он должен был находиться в городе: нагрянув в его убежище, полиция обнаружила неубранную постель, свидетельствовавшую о недавнем пребывании владельца, а также наполовину опорожненную бутылку пива, сожженные бумаги, окурки сигарет; однако на полу лежала книга, а именно — первый том «Капитала» Карла Маркса, купленный, как можно заключить по наклейке, в книжном магазине «Атенеа» Валентина Хименеса, ныне находящегося под арестом за продажу Красных книг. «В точку! — воскликнул Глава Нации, узнав обо всем. — Кретины забирают «Красное и черное» и «Шевалье из Красного замка», а на витринах оставляют более опасные книги!». Вспомнив, что Именитый Академик там, в, Париже, однажды говорил ему о «марксистской опасности», о «марксистской литературе», Глава Нации приказал Перальте («более интеллигентному, чем эти паскудные детективы, — не напортит…») собрать и доставить всю литературу такого типа, сколько отыщется в городе… Два часа спустя на столе президентского кабинета были разложены тома: Маркс — «Классовая борьба во Франции с 1848 г. по 1850 г.», «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», «Гражданская война во Франции (1871 г.)». «Ба!.. всё это предыстория, — сказал Глава Нации, отодвигая книги небрежным жестом. — Маркс и Энгельс: «Критика Готской и Эрфуртской программ…» — Это, по-моему, памфлет против европейской аристократии… Гота, как ты знаешь, — некая разновидность ежегодного телефонного справочника принцев, герцогов, графов и маркизов… — Энгельс: «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»… — Не верю, что такое может сбить с толку наших трамвайных вагоновожатых… — Маркс: «Заработная плата, цена и прибыль».

И Президент стал читать вслух: «…определение стоимости, товаров относительными количествами фиксированного в них труда есть нечто совершенно отличное от тавтологического метода определения стоимости товаров стоимостью труда или заработной платой…». Что-нибудь понял? Я — ничего». Маркс: «К критике политической экономии»… Полистал взятый наудачу том и со смешком заметил: «Э, да тут стихи по-английски, стихи по-латыни, стихи по-гречески… Посмотрим, может, этим подучат Мажордомшу Эльмиру» («Меня, видимо, считают большей дурехой, чем есть на самом деле», — буркнула та, задетая за живое…). Все еще посмеиваясь, он взял другой том:, «Ага! И знаменитый «Капитал»!.. Ну-ка, взглянем:

«Первый метаморфоз товара, его превращение из товарной формы в деньги, всегда является в то же время вторым противоположным метаморфозом какого-либо другого товара, обратным превращением последнего из денежной формы в товар… Д−Т, т. е. купля, есть в то же время продажа, или Т−Д; следовательно, последний метаморфоз данного товара есть в то же время первый метаморфоз какого-либо другого товара. Для нашего ткача жизненный путь его товара заканчивается библией, в которую он превратил полученные им 2 фунта стерлингов. Но продавец библии превращает полученные от ткача 2 ф. ст. в водку. Д−Т, заключительная фаза процесса Т−Д−Т (холст — деньги — библия), есть в то же время Т−Д, первая фаза Т−Д−Т (библия — деньги — водка)».

«Единственно, что для меня здесь ясно, так это водка, — сказал Глава Нации, пребывая в отличнейшем настроении. — И сколько же стоит этот немецкий томище?» — «Двадцать два песо, сеньор», — «Пусть тогда его продают, пусть продают, пусть продолжают продавать… И двадцати двух человек не найдется во всей нашей стране, чтобы заплатили двадцать два песо за этот том, который весит тяжелее, чем нога покойника… Т−Д−Т, Д−Т−Д… Меня квадратными уравнениями не свергнуть…». — «А вот взгляните-ка на это», — сказал Перальта, вытаскивая из кармана тонкую брошюрку «Разведение красных род-айлендских кур». «А какое это имеет отношение к остальному? — спросил Президент. — Нам никогда не удавалось акклиматизировать американских кур. Ни породы «нат-пинкертон» с перьями на лапах, ни «леггорны», которые там, в Штатах, кладут больше яиц чем дней в году, но у которых, не знаю почему, здесь зажимается яйцеклад, и выпускают они не более четырех в неделю, а красных род-айлендских пулярок сразу же, как поступят к нам, сжирают вши». — «Откройте книжечку, Президент, и вглядитесь хорошенько… Маркс и Энгельс: «Манифест Коммунистической партии»… — «Ах, дьявольщина, вот это иное дело! — И, нахмурившись, охваченный подозрениями, он принялся читать: — «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские… — Воцарилось молчание. Затем он произнес: — Как всегда, иероглифы или предыстория. Священной… Священный альянс (не после ли падения Наполеона?), и папа, который никого не беспокоит, и Меттерних и Гизо (а кто помнит здесь, что существовали некие сеньоры по имени Меттерних и Гизо?), и русский царь (который из них? Даже я не смог бы сказать…)… Предыстория… Чистая предыстория…»