Андрей Шляхов - Приемное отделение

— Мы должны хранить нашу тайну! — Ольга Борисовна прижала указательный палец к губам и перешла на шепот: — Это же так интересно, когда есть тайна…

Войдя в квартиру, она разулась и, не включая света, прошла на кухню, где выглянула в окно. Боткин, то и дело оборачиваясь, шел по двору мимо детской площадки, только шел не по направлению к метро, а совсем в обратную сторону.

— Кто обокрал страну? Я?

— И ты в том числе!

— Я вообще-то профессор! Невропатолог! Я лечу людей, а не обворовываю их!

— Лечит он, ну-ну! Тот, кто лечит, так не шикует! Небось за деньги от армии отмазываешь или левые аборты делаешь!

— Какие аборты? Я же невропатолог!

— Ну и что?

— Вы хоть представляете, чем занимается невропатолог?

— Представляю, и очень хорошо. Жулик ты! Вор темный!

Профессор кафедры нервных болезней Курмачев не имел привычки ввязываться в дискуссии с пациентами, тем более на отвлеченные темы. Он тихо-мирно проходил через приемное отделение с небольшой группой студентов, когда услышал: «Вот такие жуки и обокрали страну». Чтобы не осталось сомнений в том, кто именно жук, сутулый мужик с трехдневной щетиной на лице ткнул заскорузлым пальцем в Курмачева. И это на глазах у студентов, двух москвичей и пяти индусов (Курмачев работал в Российском университете дружбы народов, некогда носившем имя Патриса Лумумбы и многим до сих пор известным под «историческим» названием «лумумбарий»). Вот профессор и не сдержался…

Конец дискуссии положил вернувшийся с перекура охранник. Мгновенно и верно оценив ситуацию (любой охранник в совершенстве владеет этим искусством), охранник вытолкал сутулого мужика за дверь.

— Что вы себе позволяете?! — попробовал возмутиться тот. — Может, я больной? Может, мне помощь нужна?

— Сейчас полицию вызову — поможет, — пообещал охранник, показывая скандалисту кулак.

На волосатых пальцах охранника зеленели полустертые татуировки-перстни, свидетельствовавшие о том, что доблестный страж порядка когда-то давно этот самый порядок нарушал, и, кажется, с последствиями.

— С демагогами невозможно вести конструктивный диалог! — сказал профессор студентам и пошел дальше.

Студенты гуськом потянулись за ним.

Из смотровой выплыла в коридор необъятная дама с тремя подбородками в небрежно накинутой на плечи норковой шубе. В руках дама сжимала объемистую лакированную сумку ослепительно красного цвета. Степенно оглядевшись по сторонам, для чего ей пришлось поворачиваться всем корпусом, дама строго посмотрела на охранника и спросила басом:

— Где мой мудозвон?

Тон у нее был требовательным, таким, словно охрана ее, с позволения сказать, мудозвона входила в число обязанностей охранника.

— На улице, — вежливо ответил охранник. — Дышит свежим воздухом.

— Сейчас я ему подышу! — пообещала дама.

Надев шубу в рукава и ни на секунду не выпустив при этом из рук сумку, дама проследовала на улицу.

— Не госпитализировали, доктор? — спросил охранник у вышедшего в коридор Боткина.

— Отказалась, — развел руками тот. — В терапии у нас отдельных палат с телевизором и холодильником нет, а на другое она не согласна.

— Не гостиница… — хмыкнул охранник.

— А это вы зря, — укорил Боткин. — В отдельной палате лежать приятнее. Ничего, когда-нибудь у нас все палаты будут отдельными…

— С телевизором и холодильником, — поддел охранник.

— И с кондиционером, — ответил Алексей Иванович. — Микроклимат очень важен.

— А я слышал, что кондиционеры распространяют инфекцию. Смертельную.

— Не совсем так! Лет сорок назад, на съезде американских ветеранов, вдруг разразилась вспышка непонятной инфекции…

Уличная дверь резко распахнулась, впуская нетвердо стоящего на ногах человека. Дубленка нараспашку, шапка набекрень, окровавленное лицо, шаткая походка, интенсивный запах спиртного… Алексей Иванович подбежал к вошедшему, подхватил, довел до ближайшей кушетки, осторожно усадил, так же осторожно снял с головы шапку и ахнул:

— Николай Николаевич!

Заместитель главного врача по гражданской обороне и мобилизационной работе Николай Николаевич Дубко мотнул головой и громко икнул.

— Что с вами случилось?

— Ничего, — прохрипел Дубко, потирая ладонью грудь. — Ничего особенного, только что-то мне нехорошо. Тошнит, мутит, в груди давит. Наверное, семгой малосольной отравился…

— А что у вас с лицом? — спросил Алексей Иванович.

С лицом у Дубко было нехорошо — левая бровь рассечена, правда, кровотечение уже остановилось само собой, на левой скуле наливался багрянцем внушительный кровоподтек, из угла рта сбегала вниз тонкая струйка крови.