Тадеуш Ружевич - Грех

— Еще по одной, — обратился он к проходившей мимо официантке. — Вы приезжий? — спросил.

— Вы же меня знаете, — ответил я.

Он поглядел внимательно. В уголках губ и испещренных красными прожилками глаз — грязные потеки…

— Богом клянусь, впервые вижу… но рискнул пригласить, потому как подумал: свой в доску. И не ошибся.

Возможно, он меня не узнал. Вполне мог не узнать. Я не видел его почти три года. Небось в тюрьме сидел или в каком-нибудь приюте; впрочем, он и раньше не обращал на меня внимания, это я всегда с любопытством к нему присматривался.

— Возвращаетесь откуда-то? В командировку ездили?

— Нет. Навещал дочку, она учится в столице. А вы бывали в Варшаве?

— Не-a, не бывал, но кто-то мне в прошлом году говорил, что ее красиво отстроили. — Оборванец отхлебнул пива. Застенчиво мне улыбнулся.

— Принесите нам по стопочке, — сказал я официантке.

— Как вы красиво выразились — по стопочке, сразу видать, человек культурный, а дочка, с вашего позволения, чему учится?

— Она изучает английскую филологию.

Оборванец присвистнул.

И вдруг будто взгрустнул и утратил интерес к моей персоне. Сидел напротив, отяжелевший, погруженный в свои мысли. О чем он думал? Мне очень захотелось узнать, я даже спросил, но он не ответил. Может быть, вспоминает свою мать, или как жег с мальчишками костер в поле, или как впервые поцеловал девушку… нет, вряд ли… скорее, мечтает, чтобы я угостил его сигаретой. Почему бы и нет, хотя… может, ему сейчас вспомнилось, как на Рождество делятся облаткой, либо он подумал про снег… про бабочек… или про селедку в сметане?

…бежишь себе за бабочкой… по лугу, пахнущему травами и цветами. Я начал ему рассказывать, что моей дочке в глаз и в сердце попали осколки заколдованного зеркала и сердце превратилось в прозрачную ледышку… осколок зеркала попал также в мозг и сердце Гарри, который ломает молодые деревца, переворачивает скамейки в парках, разбивает фонари, рвет с клумбы цветы и меняет подружек… да нет, Гарри тут ни при чем… и Жорж ни при чем. Они просто так забавляются. Устраивают спектакли.

Оборванец не отозвался ни словом. Заказал еще две кружки пива. Сам, не спрашивая моего согласия. Он тут сидел и ждал меня все эти годы, а я шел к нему, чтобы все ему рассказать. Но он меня не понимает. Да и вряд ли слышит. Ну конечно, чепуха это, не ждал он меня здесь, и я к нему не шел. Надо заплатить за четыре пива, три рюмки водки и селедку в сметане. Надо идти домой, помыть руки, побриться и… и…

Генрик встал, подошел к официантке. На Оборванца даже не взглянул. Расплатился и вышел из бара.

— Не спите… — Официантка потрясла Оборванца за плечо, — здесь нельзя… идите спать домой.

Оборванец отхлебнул глоток пива.

— Отстань, не видишь, что ли, я не сплю.

— Спит, а говорит, что не спит… ну что, выставил дурачка на угощенье?.. Видать, у него голова слабая, я слышала краем уха, как он рассказывал про Снежную королеву… и не стыдно ему, вроде солидный мужчина… чего только водка с людьми не делает. Слышишь?! Не спи, пошел отсюда! Тут тебе не гостиница…

Оборванец вытер нос и глаза страшно грязным, твердым как бумага платком. Официантка собрала рюмки, тарелку и понесла к буфету.

— И впрямь нехорошо… так не поступают — ушел и даже не попрощался. Дочка… оно, конечно… душа болит… но как же так, не прощаясь, а еще приличный человек, — бормотал Оборванец.

Все, о чем я здесь рассказал, уже произошло. И ничего не изменится. Нет моей доченьки. Нет на свете.

Ее нашли на рассвете возле этого огромного дома. Она лежала одна у стены. Голая. Такая, какой родилась на свет. Только лицо чужое.

Утром, по дороге на работу, я покупаю газету, разговариваю с киоскершей. Ничего не изменилось. Все на своем месте. Люди. Дома. Слова.

— Опять льет.

— Неужели конца этому не будет?

— Может, к полудню перестанет.

Все изменилось. Но никто этого не видит. Так оно и лучше. Утром я умываюсь, причесываюсь, гляжу на себя в зеркало. Пользуюсь теми же вещами, той же самой одеждой, только часто ни с того ни с сего замираю. Держу в руке зубную щетку или ложку, будто не знаю, для чего они служат.

Послеобеденная тишина. Я смотрю в окно, на березе распускаются листочки, на улице полно детских колясок, слышно, как посвистывает дрозд. Сегодня я пошел погулять за город. Заметил кое-какие перемены в образе моей малой родины. Грустно и любопытно. Там, где всегда были поля, выросло длинное здание — несколько разноцветных корпусов. Дальше начинаются луга, рыжие затянутые дымкой картофельные поля. Домов тут никогда не было. А сейчас стоят.