Ирина Степановская - Прогулки по Риму

— Это дом моей Ливии, — грустно сказал он. — Я провел здесь немало приятных часов. Сейчас не видно, но я знаю, что на полу сохранилась мозаика, которой касались ее босые подошвы.

Татьяна Николаевна попятилась к стене, чтобы ненароком не наступить на такое священное место.

— У твоей жены был свой отдельный дом?

— Да, она жила в нем уже после замужества, до переезда во дворец.

— А где жил ты?

— В маленьком доме моей матери. Возле моего собственного Форума. Я построил себе свой Форум — на старом народу стало тесно. Прямо на него выходили окна моей старой спальни — комнатки площадью метров пятнадцать.

— Правитель Рима жил в такой скромной квартирке?

— Народ хотел, чтобы я построил себе дворец. Я его построил, но не любил. В маленьком доме меньше возможности для покушений. Впрочем, в сенат я часто ходил пешком, как и Цезарь. Кроме того, горожане обожали звать меня на помолвки и свадьбы. У меня часто болел желудок после них — скорее всего подсыпали яду, но боги не дали мне умереть от рук отравителей.

«Простой и скромный любимец народа, — подумала Татьяна Николаевна. — Интересно, многих ли он уморил сам?»

Цезарь стоял на склоне Палатина и грустно смотрел вниз. Там белели во тьме стены какого-то здания.

— Это твой дворец?

— Это музей, — сказал он. — У меня ничего не осталось. Только развалины стен, на которые я прихожу смотреть ночью. Да и вид их не приносит мне радости. Я переехал сюда, когда уже стал стар и перестал бояться смерти. А там, внизу, подо мной, простирался огромный цирк. Когда-то он был деревянным, Цезарь обшил его камнем. Я же запретил женщинам во время представлений сидеть в первых рядах — беременным и кормящим не нужно смотреть, как убивают.

— Разве на твоих руках нет крови?

— Есть, конечно. Власть ко мне пришла в восемнадцать лет. И пришлось побороться, чтобы укрепить ее, а потом пятьдесят шесть лет править. Долгих пятьдесят шесть лет. Для сравнения скажу, что Юлий правил всего четыре года. Мне пришлось пережить внуков, на которых возлагал надежды, и в результате усыновить чужого ребенка, Тиберия, чтобы передать ему государство, как это сделал Юлий. Не для его блага, для блага государства. — Он посмотрел на эту русскую назидательно, потому что она ничего не знала. Она жила, как птица, заботами своего гнезда. Так живет большинство, и ее, по всей видимости, нисколько не волновал конечный распад его государства.

«Все они так, — подумал он. — И такие люди потом о нас судят!»

Но Татьяна Николаевна не была лишена воображения. Она смотрела вниз на развалины и видела там призрак огромного цирка, узкие улицы, на которых с трудом расходились двое носилок, рабов в холщовых повязках, матрон в одеяниях со множеством складок, всадников в металлических доспехах на сильных конях, дома бедноты с плоскими крышами, термы, похожие на театры, и театры, похожие на открытые площадки с установленными на них трибунами… И ей казалось, что она тоже когда-то здесь жила. Не царицей, нет — просто горожанкой, благополучие семьи которой зависело от ежемесячной выдачи хлеба, вина и мяса. Со всеми волнениями, всегда сопутствующими жизни женщины, — заберут ли сыновей на войну, удастся ли дочке удачно выскочить замуж. Она интуитивно сумела почувствовать горести и разлуки, ужасы войн и переворотов, в которых женщины снова и снова теряли детей и любимых, и теперь ее собственная короткая жизнь и необходимость умереть перестали казаться ей страшными. Стоя на этом холме, каким-то непостижимым образом Татьяна Николаевна поверила, что время можно обратить вспять и что, покончив счеты с жизнью здесь, в Риме, она может оказаться совсем в другом временном измерении. В первый раз за все последние дни она почувствовала радость от того, что по чистой случайности приехала именно сюда.

Цезарь Август присел у ее ног на обломок колонны и что-то засвистел.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— Понимаешь, — серьезно ответил он, — я помню все. Все события, войны, врагов…

— А друзей?

— У меня не было друзей, кроме матери и моей Ливии. Но я хотел сказать не это. Я не могу вспомнить музыку! Я помню, как произносили речи в сенате, как разговаривал со мной мой врач, как читала стихи моя внучка, тоже, кстати, потом не оправдавшая надежд, но как она пела — я не помню! Я не помню, как пела мне мать! И это свербит мою память и не дает мне успокоиться! Я прихожу сюда по ночам и пытаюсь вспомнить… Иногда это вызывает страшную головную боль.