Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

– Дома.

Матусевич подавил вздох и засунул под лямки пальцы.

Связь в партии была налажена четко. Главная их радиостанция – старенькая РПМС с белым медведем на щитке – находилась в горном отряде у прораба Жарыгина. Он окончил курсы радистов. Под карандашом его точки и тире складывались в буквы, буквы – в слова, а слова – в длинные циркуляры и срочные запросы, щедро рассылаемые экспедиционным начальством.

Все эти «входящие» Князев не принимал всерьез, был убежден, что они только засоряют эфир, жаловался, что бумажонки донимают его даже в поле, и обычно оставлял их без ответа. Жарыгин, где мог, составлял ответы собственноручно, а самые назойливые радиограммы попросту отказывался принимать: давал «гу-хор, ск» – вас плохо слышу, связь кончаю.

Были в партии еще три портативные радиостанции «Недра», по одной в каждом отряде. Они появились недавно, и Князев, обычно не доверяющий всяким непроверенным новинкам, сумел оценить их лишь месяц спустя. Теперь, чтобы знать, что делается в отрядах, не надо было мотаться по всему планшету или посылать нарочных с записками, отрывая кого-нибудь от дела.

«Недра» состояли из двух толстых телефонных трубок, настроенных на определенную частоту. Одна трубка находилась в отряде, вторая – на базе. Все три пары трубок были настроены по-разному, и переговоры велись через завхоза Федотыча. К нему стекались все сведения, а он передавал их Князеву.

Федотыч вначале терялся: забывал переключаться с приема на передачу, путал сроки, кричал в микрофон так, будто хотел достать до собеседника голосом, но потом приловчился.

Он оказался тщеславным и властолюбивым. Считал себя вторым лицом в партии, заместителем Князева по хозяйственной части, работу на рации, которую ему не оплачивали, называл «общественной нагрузкой» и очень гордился ею. Если же связь не ладилась, Федотыч мрачнел, ругал «этих сопляков» и прятал под тяжелыми бровями тревогу.

В экспедицию Федотыч попал случайно: увидел объявление, что требуются завхозы на выезд, махнул рукой на свой огород и старухины причитания и подался. Работа оказалась нехитрой: отпускать продукты, следить за порядком да хлеб выпекать. Князев, передавая ему склад, строго наказал:

– Смотри, Федотыч, перед бухгалтерией подотчетник я, но если чего при выверке не хватит, то пеняй на себя. В одних кальсонах домой поедешь!

– Та чего там, – отмахнулся Федотыч. – Не бойтесь, я вам недостачу не сделаю.

В свои шестьдесят два был он еще подвижен и крепок, дело знал, тайги не боялся и работал как будто честно, не воровал.

«Интересно, что там нового», – думал Князев и невольно прибавлял шаг. Какие они долгие, эти последние стометровки. И сколько их еще будет, холостых подходов и выходов из маршрута, которые становятся тем длиннее, чем дольше стоишь лагерем на одном месте.

Свернули на тропу. Матусевич деревянно переставлял ноги и часто ерзал плечами, сдвигал и раздвигал лямки. Князев шагал так, будто и не было позади двух десятков километров таежного бездорожья. Он и зимой не терял формы, бегал на лыжах, и икры были как железо. Двадцать – это так, прогулка. Ходили и по семьдесят за сутки, но такое выдержит не каждый.

Дюк тащился замыкающим, в пятку Матусевичу. Нос у Дюка распух, глаза сделались круглыми и большими, как у совы, и смотрели с жалобным удивлением, будто спрашивали: «За что?» Все живое казнит комар.

Показались березы с широкими темными кольцами содранной бересты. За ними на поляне у речки – три палатки: одна большая и по бокам две маленькие. Чуть поодаль – брезентовый навес над кухней. У костра возился Костюк.

Ну, кажется, все в порядке. Ничего за день не случилось.

И вдруг Князев увидел возле костра еще кого-то в белой куртке и в накомарнике с красным верхом, какие у него в отряде никто не носил. Дюк тоже учуял чужого и глухо заворчал, насторожив уши. Человек, завидя их, поднялся, и Князев узнал в нем проходчика Шляхова.

У Князева часто и гулко застучало сердце. Зачем он здесь? Кто его послал? Что случилось у горняков? Завалило кого-нибудь! Утонул кто-то! Разбился! Заболел! Господи, да мало ли что может случиться в тайге!

А Шляхов молчал, и глаз его не было видно за сеткой, и широкая фигура в тесной белой курточке ничего не говорила. И Князев, подойдя так близко, что Шляхов отшатнулся, спросил сдавленно:

– Ты зачем пришел?

– Здравствуйте, товарищ начальник! – сипло сказал Шляхов. – Я к вам, значит, с заявлением от всего нашего коллектива…