Михаил Герчик - Отдаешь навсегда

— Не буду.

— Тогда я и греть не стану, я уже ужинал. А может, тебе яичницу поджарить? С ветчиной, а? У меня ветчина — пальчики оближешь.

— Дай мне водки.

— С ума сошла! Разве ты забыла: алкоголь — яд, он разрушительно действует на человеческий организм!

— Помню. Дай сигарету.

— Ни в, коем случае! Никотин — это тоже яд! Один грамм никотина убивает кролика, два грамма — верблюда, три грамма…

— Замолчи, иначе я тебя самого убью!

— Сделай одолжение, век буду тебе благодарен. Только обожди минутку, я напишу записку, что покончил жизнь самоубийством, а то у тебя будут неприятности с милицией.

Ложится на тахту, плачет. Я молчу, прикуриваю сигарету от сигареты, чтоб не возиться со спичками. «Держись, — приказываю я себе, — ты не должен сорваться… держись!» Вспоминаю лесок за глиняным карьером, насквозь пронизанный нежарким осенним солнцем, дрожащие веснушки-блики на хрусткой листве, красную шапку мухомора у сизой обомшелой ели — и до чего же отчетливые сидят они во мне, эти воспоминания, и как давно все это было… тысячу лет назад.

Зачем она пришла? Наверно, поссорилась с Костей, захотелось отвести душу. Чего они там не поделили — взгляды на живопись импрессионистов или на преимущества красного борща перед гороховым супом?…

Просто смешно, с какой нежностью я иногда вспоминаю свои руки. Это случается, когда мне вдруг покажется, что у меня вообще никогда не было рук, что я и родился таким, а они ведь были, были, и как же мне в такие минуты становится жаль их! Хорошие у меня были руки, у мальчишки, ну, просто замечательные руки: вечно исцарапанные, грязные, с обгрызенными ногтями, не руки, а лапищи, почти такие же, как у отца. Господи, как я не любил отмывать их дочиста, только намочишь водой — и за полотенце, а на нем живая грязь после тебя, и мать ворчит, что никак не настирается… Осенью, бывало, посивереют на холодном ветру, кожа стянется, полопается, аж кровь выступит, — не руки, а грабли, ложку не удержишь боль — хоть волком вой. А мама на ночь напарит тебе их в горячей воде, сметаной смажет, и вот ты лежишь в постели и чувствуешь, как приятно сметана холодит кожу, как срастаются трещинки и начинают шевелиться пальцы, и засыпаешь счастливый, умиротворенный, чтобы завтра снова месить с мальчишками руками грязь на запруде и подставлять руки под холодный ветер — ложку сметаны мама всегда добудет. Если бы я знал, что все так глупо получится, я, наверно, больше берег бы свои руки… А может, и нет… Впрочем, какая теперь разница… Но тогда я так обращался с ними — вспомнить страшно. Строгаешь палку, нож сорвется — как ахнешь! — чуть не до кости. Не беда, завязал тряпочкой, пока жениться, все загоится… Или — молотком, да не по гвоздю, по пальцу! Искры из глаз посыплются, под ногтем тут же кровь запечется, посинеет, почернеет, а палец распухнет, как колода. Сунешь его в рот, закрутишься юлой — мать моя мамочка! Потом носишься, пока ноготь не сгонит. Смотришь, а из-под него новый лезет, чистенький такой, розовенький. Можно опять молотком лупить…

А еще у меня на правой руке, на безымянном пальце бородавка была. Большущая такая, холера, как раз на самом сгибе. Чего я только не делал, чтоб свести ее! И сковыривал, и нитку узелком завязывал да под камень клал, и срезал, и огнем прижигал. А ведь запросто могло заражение крови случиться. Не случилось. Как на собаке все зарастало. До той самой осени…

Помню, после войны среди пацанов мода на наколки пошла. Ну, мы с Димкой тоже решили себя разукрасить. Перерисовали из книги на тыльную сторону ладоней по якорьку, обвитому цепью, достали тушь, обмотали три иголки ниткой и давай друг друга уродовать! Потом щеголяли с синими якорьками… Ах, дурак, дурак, разве ж можно было так над собственными руками издеваться! Будто такая это никчемная штука, что ее в любом ларьке купишь…

…Закрываю глаза и кладу на липкую холодную клеенку не безжизненные протезы — руки свои, морщинистые, с пожелтевшими от сигарет пальцами, с коротко остриженными плоскими ногтями, с синим якорьком, обвитым цепью на тыльной стороне правой ладони, — вволю наработавшиеся за день, уставшие руки. Ими можно сажать деревья и обнимать женщин, гладить по головам детей и бить по морде подлецов, доставать сигареты из пачки и нажимать стартовые кнопки космических кораблей… Открываю глаза — у меня нет рук, их мертвые подобья лежат на клеенке.

Неужели ты этого не видишь?… Зачем ты пришла ко мне?!