Туве Янссон - Лодка и я

Я гребла все дальше и дальше. Кажется, день обещает быть теплым, а в воздухе запахло грозой.

Мало-помалу поверхность воды заполнилась людьми… кто плывет в лодке, кто рыбачит, а кто купается… летнее веселье, лучше которого нет для малышей, что плещутся на берегу, на плотах, в каноэ… и вдруг — прямо нам наперерез проплывает с улыбкой на губах, с усами по плечо джазист у руля. «Привет! Хочешь ко мне на буксир?»

Я не удостоила его даже взглядом.

Тут появился еще один. Я гребла как сумасшедшая и вдруг увидела девушку с летящими по ветру волосами на носу шлюпки, она помахала мне рукой.

Я продолжала грести.

Эта девушка была вовсе не та, а другая, я знаю. Я могла бы помахать ей рукой в ответ… хотя предположительно — нет, не могла бы. Знали ли эти люди, что они ведут себя глупо… думаю, нет, не знали. Неужели я несправедлива? Думаю, да, несправедлива…

Как бы там ни было, а я гребла и гребла все дальше и дальше… и уже приблизилась к тому месту, где открываются широкие морские просторы, где островки постепенно редеют…

Становилось прохладно.

Теперь я приблизилась к самому важному этапу моего пути, и настало время для раздумий. Я опустила камень, заменявший мне якорь, и надежно закрепила лини в уключинах. Спать показалось мне ненужным, и я вытащила мамины бутерброды. Каждый из них был отдельно завернут в пергамент, а сверху она надписала: «сыр», «колбаса» и т. д., а на одном стояло: «Да здравствует свобода!» Смешно! Так что я ограничилась хрустящим хлебцем, открыла мамину бутылку с померанцевой водой и стала разглядывать луну, что уже всходила на небосводе; пока еще большая, она походила на маринованный абрикос. Лунная дорожка протянулась прямо до самой моей лодки, и шум моря был теперь слышен как прежде.

Именно здесь был поворотный пункт, здесь начинается путь обратно, а потом я смогу обозначить свой путь на карте дерзкой петлей в виде лассо, наброшенного на целый архипелаг! Теперь же я поплыву к морским заливам; они — мои личные тайные места для охоты, потому что я знаю их лучше кого бы то ни было и люблю их больше всех.

Я отправляюсь туда, когда чувствую себя одинокой, и чаще всего, когда ветрено, а ветрено там тоже чаще всего. Морских заливов целых пять, а мысов — шесть, и покуда хватает глаз, ни одной-единственной лачуги (домик лоцмана не в счет).

Я хожу медленно и как можно ниже, по самому краю берега; я захожу в каждый залив и разглядываю каждый мыс; ничего нельзя пропустить, потому что это ритуал. Ясное дело, я не могу собрать все, что море выбросило на берег, и надежно укрыть парой камней; но это ведь не имеет ничего общего с ритуалом, так поступает каждый, даже не раздумывая. Теперь мне необходимо впервые увидеть мои тайные места со стороны моря, это очень важно.

Я вытащила камень, заменявший якорь, и мы выплыли прямо на лунную дорожку. А лунная дорожка во время штиля так же прекрасна, как картина художника, а в суровую погоду становится еще прекраснее — сплошные осколки и россыпи драгоценных камней… это все равно что плыть по усыпанному бриллиантами морю!

И тут как раз появился папа, я узнала, что это он, потому что увидела его лодку под названием «Пента» [3] Penta — пятигранник (швед.). … выходит, он обнаружил меня, и теперь дело заключалось лишь в том, зол ли он или испытывает облесение, или то и другое, и дам ли я ему сказать что-то первому или нет… Он выключил мотор, поплыл рядом и, взявшись за поручень, произнес:

— Привет!

Я ответила:

— Привет, привет!

— Перелезай ко мне, — позвал папа, — мы возьмем лодку на буксир, а теперь я задам тебе один вопрос и больше уже не стану спрашивать: почему ты заставляешь свою маму беспокоиться? — Он закрепил линь на корме и добавил: — Ты ведешь себя просто опасно… — и включил мотор, так что больше никто не мог произнести ни слова.

Я уселась на носу. Лодка плясала за нами следом, будто легкая лань, не зачерпывая ни капли воды. Я знала, что папа любил плавать на своей «Пенте», когда море волнуется, так что я не мешала ему плыть, главным образом интересуясь лишь своими любимыми местами, за которыми наблюдала теперь со стороны моря. Ведь чем дальше мы уплывали, тем больше я понимала, что со стороны моря эти места были не чем иным, как безнадежно скучной финской береговой полосой. Невозможно представить себе, чтобы хоть один-единственный человек мог высадиться тут на берег, хорошо, что люди держались отсюда как можно дальше, если только они не обладали чувством прекрасного!