Пол Расселл - Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

Переход от поэзии к прозе нисколько не уменьшил восторга, который вызывало у публики искусство Сирина. Сидевший рядом со мной Герман тоже аплодировал что было мочи, даром что он, как я хорошо знал, ни слова не понял.

— Чудесно. Это как «Бориса Годунова» слушать, — сказал он; лицо его раскраснелось, на лбу поблескивал пот.

(Зал был перетоплен, да еще и людей в него набилось в этот вечер гораздо больше ожидавшегося.)

Наступил получасовой перерыв. Если я и думал поговорить с известным писателем, вид толпившихся вокруг него десятков людей отбил у меня это желание. Под самый конец перерыва толпа рассосалась, дав мне возможность подойти к брату, однако меня опередила женщина, подлетевшая к нему с какой-то пылкой тирадой. Что именно она говорила, я не расслышал, но, похоже, это была некая взволнованная нотация. Когда-то она явно была красавицей, но теперь черты ее сильно погрубели. В лице женщины присутствовало что-то неуловимо знакомое, однако вспомнить, кто она, я, как ни старался, не смог. Володя бесстрастно выслушал ее нападки, потом возвел взгляд к потолку и поднял перед собой ладони в знак беспомощной, шутливой капитуляции.

— Он определенно получил нагоняй, — заметил Герман. — При столь выразительной пантомиме это можно понять и без слов.

Во втором отделении брат читал две начальные главы его последнего романа «Отчаяние». Читал с иронической отстраненностью, восхитительно подчеркивая тупоумие рассказчика (названного Германом!), с уверенностью и смехотворной неверностью толкующего все, что вокруг него происходит. Довольно быстро становится ясно, что где-то впереди его ожидает жестокое разочарование, однако хитроумная клоунада начальных страниц — бьющая в глаза неспособность рассказчика приступить к повествованию; безумная решительность, с какой он мчит на встречу со своим якобы двойником Феликсом [135] На протяжении первых двух глав романа Герман встречается с Феликсом лишь один раз — первый. (своего рода преждевременное повествовательное семяизвержение, мастерски создающее необходимый психологический эффект); медленное вызревание гнусного, невероятного замысла Германа — все это предоставляло публике изрядную возможность повеселиться, лишь время от времени создавая ощущение внезапно уходящего из-под ног пола.

Вечер получился великолепный, триумфальный. Завершился он, когда до полуночи оставалось всего пятнадцать минут. Володя читал больше двух с половиной часов, и все это время люди слушали его как зачарованные. Насколько я мог судить, в середине вечера зал покинули лишь Адамович, Иванов и Гиппиус, — что и неудивительно, поскольку они регулярно нападали на Сирина в печати, — компанию им составила также таинственная женщина, за что-то выговаривавшая моему брату.

Поняв, что вновь окружившая его толпа поклонников быстро не поредеет, я сказал Герману, что нам пора уходить. Мне очень хотелось выпить.

— Нет, — ответил Герман. — Поговори с ним, непременно поговори. Неважно, сколько тебе придется ждать. Поверь, он очень обрадуется, если ты подойдешь к нему. Я подожду на улице, покурю. А потом можно будет и выпить, раз тебе так не терпится.

Я стал ждать. Коротко переговорил с Милюковым, которого не видел, к огорчению мамы, несколько месяцев и который, судя по всему, считал беседы со мной своей непременной обязанностью. Несколько более продолжительным получился разговор с Никой, общество которого всегда доставляло мне удовольствие.

— Мы собираемся перебраться в соседнее кафе, — сказал он. — Надеюсь, и ты составишь нам компанию.

— Меня ждет снаружи друг. По-моему, у него уже сложились на наш счет какие-то планы. Передай Володе мои сожаления о том, что нам не удалось встретиться. И обязательно поблагодари его за чтение.

— Это было блестяще, правда? Мне все кажется, что мы присутствовали при настоящем историческом событии. Но заметит ли его весь остальной мир? В зале не было ни одного нерусского.

— Ну… Один-то был, — сказал я. — Мой друг, Герман.

— И как ему все показалось?

— Он ни слова не понял. Но удовольствие, по-моему, получил огромное. Ну что же, до свидания, Ника. — Я расцеловал его в щеки. — Скоро увидимся, не сомневаюсь.

Решив все же уйти и повернувшись к двери, я увидел приближавшегося ко мне Володю.

— Ага, — сказал он. — Улизнуть собрался, точно набедокурившая лиса? Как я рад видеть тебя.

— Не мог же я пропустить такое событие, — сильно заикаясь, ответил я. — Ты был выше всяких похвал.