Бора Чосич - Записная книжка Музиля

Между тем профессор Копросич сразу предупреждает меня, чтобы я не вздумал направлять к нему своего брата Джорджио, поскольку он во всех подробностях уже оповещен о всем произошедшем с ним — как об удаленном коренном зубе, так и о той его прогулке по городу в рубашке и в шляпе, и пусть эти его прогулки и коренные зубы остаются там, где они были, поскольку профессор во всех этих делах не только не намерен разбираться, но и вообще слышать о них не желает! Пусть Джорджио продолжает обучать наших дам сонатам Клементи, что само по себе достойно всяческой похвалы, но он должен прекратить писать всякие гадости в «Piccolo della Sera», критикуя психоанализ, этот исключительно гуманный метод, и что профессор Копросич (заверяю вас!) противник любого вторжения в интимную жизнь человека в каком бы то ни было медицинском учреждении, как нашем, так и иностранном! И тут мне вдруг захотелось спросить его, вмешался ли профессор хоть раз в интимную жизнь человека, хотя я прекрасно понимал, что интимная жизнь нашего согражданина Джорджио интересует его гораздо меньше, чем интимная жизнь любого другого обитателя этого непростого города.

Но в эту минуту в дверях появилась брюнетка в очках, и доктор, как только она проскользнула в другую комнату, сказал, что эта особа — его правая рука и что без этой сотрудницы, докторши Клариссы, ему трудно было бы вести свое дело.

Нервные люди, которые ждут от Клариссы хоть какой-то помощи, боятся как раз того, что они боятся, и именно из-за этого нервничают, Кларисса же сама боится этих уж больно нервных пациентов, без них она не была бы такой боязливой и нервной, но в то же время она боится и своего профессора, который в любой момент может спросить ее, как обстоят дела у ее нервных пациентов и нет ли каких-либо тревожных перемен на этом фронте? К тому же следует помнить, что профессор держит ее в качестве ассистентки, необходимой для того, чтобы в тиши своего кабинета на пьяцца Гранде он, нисколько не нервничая, мог бы продолжить написание толстого труда о нервозном характере современного центральноевропейского (а в первую очередь триестского) гражданина, который, нервничая, тем не менее не желает искать спасения в его науке, призванной бороться с любой нервозностью! Нервные люди боятся предъявлять свою нервозность профессору и даже его помощнице, а она боится, что пациент именно к ней и обратится, так что каждодневный страх витает здесь не только в кабинете профессора, но и в приемной — вот где можно было бы набрать материала для десятка толстенных докторских томов, а не только для того единственного, который доктор как раз из-за обилия материала никак не может завершить!

Хуже нет, когда для книги накоплено материала гораздо больше, чем следовало бы, потому что в таком случае и сам автор этой, еще недописанной, книги, не знает, что именно из этого материала вставить в книгу, а что не вставлять, и начинается: лучше вот это вставить, нет лучше то, и такое ни к чему хорошему не приводит, только к авторской нервозности, вызванной нерешительностью.

Но сегодня в приемной может случиться что-то поинтереснее, чем то, что случалось в другие посещения. Если уж я здесь оказался, то мог бы этой девушке, которая, кроме очков с жуткими диоптриями, ничем примечательным не отличается, так вот я мог бы этой девице пересказать какой-нибудь свой сон, и посмотрим, что в результате получится: наверное, она захочет мне, как писателю, пересказать свой сон, и что я тогда буду делать с тем, что она мне расскажет? Вдруг выяснится, что в этих ее снах нет ничего, кроме того, что происходило с ней наяву? Мне лично абсолютно неинтересны чьи-то мечты или разного рода приключения, которые люди рассказывают друг другу, означают они только одно: их сновидения. Мечты это или приключения, я не вижу никакой существенной разницы между этими повествовательными жанрами. Значит, Кларисса просто мечтает, когда рассказывает о том, что с ней якобы приключилось, а все ее сны представляются мне рассказом о том, что с ней на самом деле случилось.

Следует учесть и то обстоятельство, что на горизонте Клариссы появился некий А. Г., сразу же объявивший ей, что он не должен был появляться на ее горизонте, и потому его появление ровным счетом ничего не должно для нее значить. Но именно из-за этих его слов в сознание Клариссы закрадывается мысль о том, что появление А. Г. на ее горизонте — весьма значительное событие в ее жизни, и тогда начинается мучительное гадание — значительное это событие или незначительное, и если оно значительное для нее, то каково оно для него, к тому же слова А. Г. о том, что его появление на ее горизонте ничего не должно для нее значить, становятся для нее исключительно важными. Люди, а в особенности женщины, в течение жизни переживают различные кризисы, и только тогда, когда появляются внешние приметы этого кризиса, только тогда та или иная женщина начинает понимать, что у нее был внутренний кризис. Женщина даже не понимает, что она переживает кризис, пока он как-то не проявится внешне, но как только этот кризис вырывается наружу и его замечают другие люди, вот тогда только она понимает, что с ней что-то происходило и еще продолжает происходить. Человек вообще не может существовать без какого бы то ни было внутреннего кризиса, потому как что это был бы за человек, если бы он всю жизнь прожил бескризисно? В кризисе, будь он внутренний или внешний, проходит большая часть человеческой жизни, а тот ее маленький кусочек, прошедший без всякого кризиса, при ближайшем рассмотрении вообще не похож ни на какую жизнь. Ведь каждый из нас должен пережить пусть даже совсем крошечный кризис, а когда этот кризис вдруг заканчивается, у нас появляется возможность, именно потому что он закончился, обрести новый, возможно более серьезный! Потому что как только человек решит какую-нибудь проблему, он тут же задает себе абсолютно человеческий вопрос, по какой причине этот кризис завершился, и на самом ли деле он завершился, или это ему просто так показалось, ведь человеку свойственно заблуждаться как по поводу своего кризиса, так и по поводу остальных кризисов. И когда он все это обдумает, взвесит, ему становится жалко расставаться с этим своим кризисом, потому что после его завершения он не только не стал счастливее, но это еще и прибавило ему беспокойства! Человек нянчится со своим кризисом, словно с малым ребенком, и если все эти кризисы вдруг исчезают, то наступает момент, когда у человека вдруг начинается такой кризис, который куда сильнее, нежели тот, предыдущий. Люди всегда стараются держаться того, что у них было, даже если то, что у них было, хуже всего того, что только можно себе представить, а когда они от этого наихудшего избавляются, возникает вопрос: а вправду ли то, что сейчас им кажется лучшим, на самом деле лучше того худшего, что было перед этим, и можно ли вообще точно определить, что для человека лучше, а что хуже?! Есть множество людей, которые совершенно уверены в том, что то худшее намного лучше лучшего только потому, что это было прежде, а прежде было намного лучше, и потому его ни в коем случае не надо было улучшать!