Ален Роб-Грийе - Ластики

– Пуля поразила его спереди?

– Да, спереди, ее всадили между четвертым и пятым ребрами. Меткий выстрел, если учесть, что убийца стрелял на бегу.

– Другой раны ведь не было?

– Нет, только эта.

Разговор течет плавно – настолько плавно, что это даже настораживает, напоминает чересчур искусно замаскированную ловушку. Жюар задумывается: а вдруг Уоллес на самом деле знает больше, чем говорит?

Да что там: специальному агенту наверняка известно все. Не стал бы он приезжать из столицы ради простого ограбления. Что же в таком случае ему нужно от доктора? Доктор осторожно задает несколько наводящих вопросов, пытаясь выяснить, стоит ли продолжать эту комедию; но Уоллес не переступает рамки уже установившихся между ними отношений, – то ли ему так спокойнее, то ли он не понял сигналов, которые посылает ему доктор, то ли по каким-то другим причинам.

Маленькому доктору прежде всего хотелось бы знать, в какой мере он может надеяться на помощь полиции. Несмотря на недоразумение, лежащее в основе их беседы, Уоллес ему симпатичен; но вряд ли этот агент в силах защитить его от столь могущественной организации. Он даже не носит форму. А что касается более авторитетных с виду полицейских из генерального комиссариата, то Жюар слишком тесно общается с ними, чтобы не понимать, на что они способны и чего от них следует ожидать.

Уоллес внушает ему относительное доверие, и все же он начеку: так называемый «специальный агент» вполне может быть на жалованье у того типа.

С другой стороны, он может быть и абсолютно искренним – то есть действительно не знать, что произошло на самом деле.

Жюар возвращается в клинику. Он не смог вытянуть из Уоллеса ни полезных сведений, ни обещаний. Все меньше и меньше надежды на то, что представители власти защитят его, если дело примет скверный оборот. Зато они охотно осудят его как соучастника.

С какой стороны на него ни взглянешь, все равно он виновен. В любом случае ему видится мрачный исход.

На фоне всех этих опасностей специальный агент, вначале вызвавший у него волну новых страхов, по зрелом размышлении представляется ему существом почти безобидным, а может быть, и спасителем. Жюар даже ругает себя за недоверчивость: наверное, надо было все же сказать правду – правду, суть которой, очевидно, неизвестна Уоллесу.

Но тут маленький доктор вспоминает, что он сказал Уоллесу перед тем, как расстаться: «Иногда бывает, что убийцу упорно ищут…» Он сразу же пожалел об этих словах, которые слишком ясно – более ясно, чем ему бы хотелось, – указывали на сложившуюся ситуацию. Теперь он рад, что произнес их. Он дал Уоллесу ключ к загадке: если тот как следует подумает и сумеет сделать выводы, то окажется на верном пути. Впрочем, как показалось Жюару, полицейский не проявил особого внимания к этим его словам.

Вернувшись на Коринфскую улицу, доктор входит в маленькую белую палату, к Даниэлю Дюпону. Входит без стука, как принято в клинике. Профессор, стоящий спиной к двери, вздрагивает.

– Вы меня напугали.

– Извините, – говорит Жюар, – зашел как к себе домой. И о чем я только думаю.

По-видимому, Дюпон расхаживал взад-вперед между кроватью и окном. Лицо у него расстроенное.

– С рукой все в порядке? – спрашивает Жюар.

– Да, да. В полном порядке.

– Температура поднялась?

– Нет, нет. Со мной все в порядке.

– Вы бы поменьше двигались.

Дюпон не отвечает. Он думает о чем-то другом. Идет к окну, отодвигает одну из занавесок – всего на несколько сантиметров, – чтобы можно было видеть улицу, но самому оставаться невидимым.

– Марша все еще не вернулся, – говорит он.

– Он скоро придет, – отвечает доктор.

– Да… Надо бы ему поторопиться.

– У вас еще есть время.

– Да… Не так уж много.

Дюпон отпускает занавеску. Легкая ткань расправляется, и снова становится виден рисунок вышивки. Перед тем как замереть в неподвижности, занавеска чуть колышется, – это едва ощутимый трепет, который быстро гаснет.

Профессор медленно опускает руку, как человек, которому больше нечего делать, а потому незачем спешить. Тот, кого он ждет, запаздывает; чтобы скрыть тревогу – и хоть немного совладать с ней, – он заставляет себя двигаться нарочито размеренно. Он опускает руку.

Вместо того чтобы повиснуть вдоль тела, рука приподнимается, забирается под пиджак, опускается снова, потом опять поднимается, выныривает наружу и исчезает в кармане.

Дюпон поворачивается к доктору.