Мухаммед Хайкал - Зейнаб

Подойдя к каналу, Хамид сбросил одежду и погрузился в воду, чтобы смыть с себя скверну, очиститься и попросить прощения у аллаха за свой грех… И всякий раз, замечая проходящую мимо женщину, он горячо молил: «Аллах, огради меня от этого зла!» и призывал на помощь чистых ангелов. Его громкие молитвы гулко разносились среди тишины полей.

Остаток дня он провел в кругу семьи. Все домашние очень соскучились по нему. Они жадно вглядывались в его румяное лицо, любовались его загорелыми, сильными руками, спрашивали, понравилась ли ему жизнь на лоне природы. Он что‑то отвечал, скрывая волнение и озабоченность, так и не решив еще, как искупить свой грех.

Потом наступила ночь, и Хамид очутился в своей постели. Его окружали непроглядная тьма и спертый воздух комнаты. Где необъятные просторы, над которыми веет освежающий душу и сердце ветерок? Над головой ни неба, ни звезд. Луны тоже не видно, только один ее луч проник через окно, а Хамид, ее пылкий воздыхатель, скрыт за глухими стенами, не внемлет ей и не отвечает. Комната угнетала Хамида. Господи, где тот канал с его быстро текущей водой? Где далекие горизонты, едва различимые в лунном свете? Все ушло, все сокрылось вместе со всеми своими красотами и тайнами! Не в силах уснуть, он долго еще с сожалением вспоминал о прошедшем.

Прошло несколько дней. По вечерам Хамид по‑прежнему ходил на поля, возвращаясь домой на закате. И вот однажды к нему вернулись спокойствие и уверенность в себе, он вновь стал находить утешение в своем одиночестве. И мысленно он произнес такой монолог:

«Я вернулся с поля, пообедав там, а дома меня ждут фрукты и сладости. И я отведал их, хотя вовсе не хотел есть. Как они были приятны и нежны на вкус! Потом я, не страдая от жажды, испил прохладительных напитков, а зайдя поздороваться со своими тетушками, был закормлен разными сластями. До чего же они вкусны! Вечером, когда мы все собрались в гостиной, слух наш услаждал своим пением шейх Саад. Да поразит его аллах, как мастерски владеет он своим искусством! Как напоминает мне шейха Саламу Хигази! [24] Салама Хигази (1855–1917) — известный египетский певец, композитор и актер. Организовал первую театральную труппу в Египте. При звуках его голоса сокровенные нити моей души напрягались, и я, как, впрочем, и все окружающие, сидел, не в силах вымолвить ни слова, пока шейх не закончил свою песню. Дрожь восторга пробегала по лицам слушателей. Ему аплодировали, громко выражали свое одобрение. Все это было, конечно, прекрасно. Но куда более сладостным был тот краткий миг, когда та девушка на поле, обхватив меня за шею своими руками, прижималась ко мне, а я, не владея собой, обнимал ее и целовал в раскрасневшиеся щеки…

Сколько радости принес бы мне этот миг, если бы не наступившее затем горькое раскаяние! Я отталкиваю ее от себя, а она, быстрая и легкая, приближается ко мне, все крепче прижимаясь своим телом к моему. Она словно растворяется во мне, а я — в ней. Мы оба находимся в сладостном опьянении. Грудь ее трепещет от клокочущего в ней огня страсти, тело издает дурманящий аромат. Приближая свои губы к моим с таким видом, будто хочет укусить меня, она незаметно целует меня. Вот она совсем слабеет в моих объятиях, тело ее словно подает мне тайные сигналы, которые я чувствую всем своим телом. Меня охватывает трепет, я почти теряю голову… Ах, как это сладостно!

Но в нашем обществе это чувство находится под запретом. Почему? Ведь я никого не обидел, не совершил никакого насилия. Я только насладился этим чувством, как наслаждаюсь другими, дозволенными. А мне твердят: «Это грех».

Нет, что это со мной? Конечно же, это — дьявольское наваждение! Шайтан пытается завлечь меня в свои сети, а затем бросить в адскую бездну. Все наслаждения преходящи, а потому — ничтожны. Мы, люди, стоим на какой‑то средней ступени между ангелами и животными. Мы или опускаемся до последних, и тогда довольствуемся в жизни малым, или возвышаемся до ангелов, и тогда добровольно лишаемся и этого малого. Я не пал бы столь низко из‑за простой девушки, как бы красива она ни была, если бы мне в тот миг удалось осознать это!»

Дни проходили за днями, Хамид жил дома, каждую ночь томясь в своей душной комнате, терзаемый раскаянием, Требуя ответа у своей совести, он был суров и беспощаден. Однако перемены в нем никто не замечал, поскольку люди привыкли видеть его серьезным, честным, глубоко верующим юношей. Правда, он не молился при всех, но это ему прощали, принимая во внимание то, что он пока что студент колледжа.