Альберто Васкес-Фигероа - Океан

Так и дон Матиас Кинтеро был для него чужаком, с которым он и не чаял когда-либо завязать знакомство. И вот теперь этот человек грозил уничтожить то единственно великое, что Педро совершил в своей жалкой жизни.

Поначалу он ничего не хотел предпринимать, однако в воскресенье все же встал пораньше, подоил коз и, заперев загон, свистнул собак. Затем, обвешавшись ловушками и силками, он зашагал по тропинке, извивающейся на толстом боку вулкана Тимафайа.

Шел он быстро, и шаги его были настолько широкими, что, пожалуй, поспеть за ним могли лишь его верные псы. Он пересек обрабатываемые поля, взобрался по склону и вышел в долину, иссеченную лавовыми оврагами, и, прежде чем солнце поднялось к зениту, проник в пещеру-лабиринт, подсвечивая себе маленькой карбидной лампой.

Собаки вскоре забеспокоились и начали рычать, когда же Педро миновал вторую галерею и вышел в высокую залу, до потолка которой свет от лампы так и не смог добраться, он тоже почувствовал вонь от разлагающегося трупа.

Галисиец сидел в углу с разнесенным тяжелой пулей черепом, оставившей царапину на лаве над его головой. Револьвер по-прежнему был зажат в его руке.

Педро взял револьвер и продолжил поиски, однако трупа Мильмуертеса нигде не нашел, ибо собаки потеряли его след у края широкого колодца, который, как уже давно понял Педро, ведет прямиком в ад.

Он пошарил вокруг себя в поисках камня, однако, не найдя его, вытащил из барабана револьвера пулю и бросил ее в черноту колодца.

Как ни напрягал он слух, так и не услышал звука ее падения и в конце концов пришел к заключению, что этому сучьему сыну Мильмуертесу страшно не повезло, ибо свалился он, должно быть, прямехонько на вилы самого дьявола.

Педро вышел из пещеры, отошел метров на двадцать, присел на теплый камень и медленно, с наслаждением достал свой гофио.

Сперва он дал поесть собакам, а затем поел сам. И пока ел, он смотрел на вход, ведущий в пещеру, о которой никому, кроме него, не было ведомо, и спрашивал самого себя: «Может ли так статься, что однажды кто-то набредет на вход, войдет внутрь и найдет в одном из залов человека с пулей в черепе? И станет ли ему интересно, где же оружие, откуда эта пуля была выпущена?»

Могут пройти столетия, прежде чем какой-нибудь охотник настолько потеряет голову от азарта, что решится пройти по морю застывшей лавы, и собаки его проведут своего хозяина по запутанным подземельям и выведут прямиком к скелету бедолаги галисийца.

Педро подумал о галисийце, о Мильмуертесе и обо всем, что произошло за последние дни, и испытал чувство, очень похожее на удовлетворение, ибо он наконец-то четко осознавал, что ради событий последних дней стоило прожить жизнь. Теперь у него была тайна, и он, когда в очередной раз придет в таверну и тихонько сядет в своем углу, станет иначе смотреть на хорохорящихся друг перед другом мужчин.

Наверное, и они бы взглянули на него иначе, если бы только узнали, что жалкий любитель коз, единственная радость которого — напиться допьяна в одиночку, оказался способным избавиться от двух отъявленных головорезов и спокойно лицом к лицу встретиться с третьим. Однако рассказывать об этом Педро никому не собирался, так как ему казалось, что к тайне его никто не должен прикасаться, иначе она потеряет добрую половину своей прелести.

Если бы он рассказал кому-то о произошедшем, то опустился бы до уровня невежественных крестьян, всегда готовых почесать языком по делу и без.

А ведь он не был обычным человеком, ведь он знал о сердце Земли, чье биение слышалось у Тимафайа, кратер которого напоминал ему открытую рану. Только он один во всем мире, лежа на лавовой плите на самой вершине вулкана, мог часами говорить со Вселенной. Только он понимал, что Айза Пердомо наделена волшебным даром, всю силу которого сама до сих пор не могла осознать. А теперь он единственный из всего поселка сумел дать отпор чужакам, убив двоих из них.

Возможно, кто-то бы задумался над тем, что же именно подтолкнуло тихого и в общем-то безобидного пастуха из Тинахо к подобному поступку. Всегда ли в нем жил дух убийцы или в тот момент он впал в экстаз и наконец-то нашел в себе силы разорвать тонкую нить своей монотонной жизни, когда он не знал большего счастья, чем в одиночестве бродить по острым камням, погоняя коз? Теперь же события того дня были навечно записаны, словно огнем выжжены, в его памяти. Он с удовольствием вспоминал каждую деталь случившегося и повторил бы все в точности, если бы представилась ему такая возможность.