Альберто Васкес-Фигероа - Океан

Дамиан Сентено все это время молча смотрел на своего патрона, а потом налил себе еще одну рюмку сладкой домашней мальвазии, которую Рохелия оставила на столе рядом с подносом с галетами и бисквитами. Сержант пришел к выводу, что нужно поспешить, иначе он рискует в итоге остаться ни с чем. Похоже, его бывший командир был уже изрядно не в себе, и не случится ли так, что к тому времени, когда он доведет дело до конца, дон Матиас окончательно съедет с катушек и его завещание будет признано недействительным? Одиночество, злоба и бессилие превратили его в охваченного бешенством зверя, в старого, потерявшего разум шизофреника, который раньше срока рискует сойти в могилу.

— Вам бы следовало выходить время от времени, — осмелился дать совет Дамиан Сентено, когда заметил, что дон Матиас снова погрузился в свои мысли, невидящими глазами глядя на фотографию сына. — Постарайтесь отвлечься, снова сходите в казино, сыграйте партейку-другую или пригласите в гости друзей. Вы только себе хуже делаете, продолжая так убиваться.

— Я в советах не нуждаюсь, Дамиан. Мне нужен Асдрубаль Пердомо, мертвый, вот и все, — огрызнулся дон Матиас, даже не взглянув на собеседника. — Мертвый, Дамиан, мертвый… Ты понял? Один-единственный мертвый человек! — На сей раз он повернул голову, и глаза его жутко сверкнули. — Ну чего тебе стоит убить одного-единственного человека? Он всего лишь присоединится к сотням покойников, которых ты уже отправил на тот свет! Что происходит? Неужели ты постарел?

— Вы же знаете, что нет, — возразил Сентено. — Дело в том, что на этом проклятом острове дела складываются совсем не так, как на материке, да и времена уже другие. Тогда я только вам должен был давать объяснения…

— Теперь ничего не изменилось. Ты по-прежнему должен давать объяснения только мне.

— Вы ошибаетесь, дон Матиас. Я говорю так, потому что провел четыре года жизни в заточении, а это очень тяжело, поверьте мне. Я убью этого парня для вас, однако хочу обставить все так, чтобы не провести потом остаток жизни в тюрьме.

— Ты ведь знаешь, что я, как и раньше, стою за твоей спиной.

— Знаю, и благодарен вам за это. Однако, каких бы иллюзий мы ни питали, следует понимать, что та протекция, которую вы можете мне составить, совсем не та, какую вы могли мне предоставить во время войны. Хотим мы этого или нет, но с той поры прошло уже десять лет, и годы эти многое изменили.

— Я это уже понял.

— Только не смейтесь надо мной. — Голос бывшего легионера зазвучал недовольно и немного капризно, что, естественно, не могло остаться незамеченным для капитана. — В Терсио я понял одну вещь: тот, у кого первого сдают нервы, совершает фатальную ошибку. Вам должно быть известно: дело до конца можно довести только при одном условии — я сумею сохранить спокойствие. На это я всегда рассчитывал — и теперь не стану менять своих убеждений.

— Все это было бы очень хорошо, если бы я видел результаты. Чего тебе удалось добиться?

— Того, что они боятся. Еще больше они станут бояться, когда поймут, что дни проходят, а водовоз не появляется. — Он слегка усмехнулся. — Засуха затяжная, баки пусты, а времена, когда на Плайа-Бланка воду верблюды доставляли в бурдюках, давно прошли. Сейчас жителей снабжает водой водовоз, а я сделал так, что он не появится.

— Надеешься, что это даст результат?

— Нет ничего хуже жажды, уж будьте уверены. Я три года служил в Сахаре — и очень хорошо знаю, что это такое. То, что человек откажется сделать даже за миллион, он сделает за глоток воды, стоит ему лишь испытать настоящую жажду.

Дон Матиас ответил не сразу. Он снова подошел к окну, открыл его настежь и глубоко вдохнул воздух, насыщенный ароматом спелого инжира, долетавшего сюда из сада. Ночь уже опустилась на остров, размазывая очертания предметов, превратив землю в сгусток ароматов и звуков. В такие моменты старик становился другим. Казалось, что наступление темноты успокаивало его ярость или, быть может, распаляло только сильнее, однако в такое время внешне он становился более спокойным.

— Не знаю, одобрю ли я или нет то, что ты делаешь, — заметил он наконец, не переставая вглядываться в темноту. — И по душе ли мне мысль, что эти люди станут ненавидеть меня или, что еще хуже, моего сына… Считаешь, что действительно другого выхода не существует?

— Нет, и вспомните о том, что произошло на месте убийства. Это они своим молчанием поддержали убийцу.

— А если они действительно не знают, где он скрывается?