Джойс Оутс - Венец славы - Рассказы

— Я приехала потому, что хочу побыть одна, — заявила девушка. — Мне надо побыть одной. Надо обдумать свою жизнь… то, что произошло в последнее время… кое-какие сложности, мне пока не удалось с ними справиться. Я не прочь побыть одна. Совсем не против. Годами жила бы вот так, только с моим Рэнди, и никакие люди мне не нужны… А вы почему здесь? Просто для разнообразия?

— Именно для разнообразия, — поспешно сказал Скотт. — Захотелось пожить совсем по-другому.

Девушка перевела взгляд с него на Эллен и улыбнулась. Белки глаз у нее очень яркие. Чистейшая кожа, великолепные зубы. Ветер кинул ей в лицо прядку распущенных волос, она отвела их легким, изящным движением длинных пальцев.

— Пожить совсем по-другому, — повторила она. — По-моему, это чудесно.

— Она очень хорошенькая, — сказала Эллен.

— Очень молода и чересчур много о себе воображает, — сказал Скотт.

— …Она уверена в себе. Видно, способна распоряжаться своей судьбой и своими чувствами. Это уверенность в своих силах.

— Это заносчивость, — сказал Скотт.

— Но… разве она тебе не нравится? — сказала Эллен чуть ли не с обидой. — Я думала, она тебе понравилась. Мы так славно поговорили.

— Она еще просто девчонка, — буркнул Скотт.

— А знаешь, кто она? Дочь Карлайла, врача, — помнишь доктора Карлайла? У него еще на яхте парус в голубую полоску? Я видела, она вошла в его домик. Его, я уверена. Я помню его детей совсем маленькими! И ее помню, я уверена, несколько лет назад была такая тощенькая девчурка.

— Не все ли равно? — холодно сказал Скотт. — По-моему, это совершенно неважно.

Эллен удивленно раскрыла глаза.

— За что ты меня ненавидишь? — прошептала она.

В трудную пору его болезни она перечитала множество книг и статей; большинство касалось его недуга, но читала она и поэтов, и мистиков, даже святых: жития Иоанна Крестителя, святой Терезы. Когда Скотт вышел из больницы, оказалось, у нее масса времени. Нескончаемо сменяли друг друга часы. Долгая череда часов только и прерывалась ночью, возможностью уснуть, часы следовали один за другим, и не было им конца. Иногда Эллен читала мужу вслух — полудетским нетвердым голосом, почти наугад, что попадется… «Близок господь, однако непостижим, но когда грозит опасность, приходит и спасение…» — и она бывала благодарна, когда больного поражала мудрость или красота того, что она для него выбрала. Она рылась в антологиях, оставшихся от студенческих времен, разыскивала стихи, которых не перечитывала и не вспоминала лет пятнадцать, иные — с пометками на полях мелким, старательным почерком школьницы; однажды наткнулась на стихотворение Хопкинса, когда-то любимое и забытое — «Как вспыхнет зимородок в луче», — и с глубоким волнением, самозабвенно, окрыленно прочитала вслух Скотту. Он не понял, но все же стихотворение как будто ему понравилось. Он и прежде был сдержанный, скрытный, а после операции почти совсем замкнулся в молчании… впрочем, изредка вдруг его прорывало и он принимался болтать о чем придется, безо всякой связи и логики.

Он одержал победу и продолжал чувствовать себя победителем.

— Как это великолепно — жить! — часто говорил он. Или еще: — Как это странно — живешь… даже не верится! Но не так уж это важно.

Бывали дни почти спокойные, дни мира и довольства. А потом ни с того ни с сего — плохой день. Два, три плохих дня. Но он одержал победу и останется победителем, он перетерпел курс лечения кобальтом, семь сеансов, были от этого и головные боли, и расстройство пищеварения, и временная слепота, но все обошлось. Он окреп. Прибавил несколько фунтов в весе. И пока лежал в постели, похоже, радовался, когда Эллен читала ему вслух, а самому читать не хотелось.

— Иногда твой голос звучит будто колокол, и столько в нем преданности, — сказал он как-то. — Наверно, ты меня любишь.

— Конечно, люблю.

— Но ведь это ничего не меняет, правда? Во мне не меняет.

— Разве от этого ничего не меняется?

— А разве меняется?

— Напрасно ты этим шутишь, Скотт.

— Ты такая хорошая, преданная жена, — пробормотал он и взял ее руки в свои. — Как я могу над тобой шутить? Это было бы жестоко.

Собираясь второй раз в поселок, они надели джинсы, сапоги и толстые, грубой вязки свитера с поясами, купленные много лет назад в Шотландии. Сырость, холод, отрадная свежесть. Остро пахло хвоей и тисом, и Эллен охотно побродила бы одна в чаще леса; в эту пору деревья куда живописней, чем летом. Все необычно, все будоражит. Под ногами то заплатами, то узкими полосками лежит снег, и однако земля уже по-иному повернута на оси, дни заметно длиннее, неяркие солнечные лучи набирают силу и упорство. Апрель на дворе. Падают снежные хлопья — и при этом светит солнце, в небе ширятся ясные прогалины, и середина озера, свободная ото льда, блещет густой синевой и ходит ходуном. По крутой зыби безмятежно плавает стайка крякв, утки и селезни вперемешку; Скотт показал на них Эллен. Крепко сжал ее руку. Что-то забормотал — он перед нею виноват, наговорил лишнего… виноват, что не всегда владеет собой, ведь он теперь инвалид…