Роман Сенчин - Русские (сборник)

Краем уха Топилин уловил знакомую музыкальную тему. После поворота солнце светило прямо в глаза.

Он вытащил из маленького бардачка над водительским сиденьем тёмные очки и мельком глянул на жену.

— Рахманинов. Сделай погромче…

Проводив взглядом машину гостя, Версилов отнёс на кухню не тронутую кружку молока, вылил в маленький железный ковшик и поставил на огонь.

Когда молоко запузырилось у раскалённых краёв жестянки, Версилов перелил его обратно в кружку. Первый глоток сделал медленно. Горячее молоко согревало, обволакивало горло и приносило облегчение. В груди на время переставало клокотать, дыхание как будто становилось тише. Он выпил всё. Взял подаренную книгу, провёл рукой по скользкой гладенькой обложке и отложил на край кухонного стола.

Отыскав в комнате на столе обрывок бумаги, написал размашисто, как слепой: «Напомнить Кате про книги для П.Т.», порылся в комоде, выписал на бумажку телефон, затем прошаркал до кровати и, не раздеваясь, лёг.

В последнее время его дни были похожими один на другой — утром поднимался рано, крестился на угол с лампадой, шёл на кухню — пил горячее, а потом ложился снова, но не спал — думал. Потом кое-что записывал. Получалась повесть.

Ему ясно вспоминался сухой, холодный октябрьский день, когда он впервые остался ночевать в детском саду. Вечером всех детей разобрали мамы и бабушки, а за ним, Ваньком, так никто и не пришёл. Он ещё какое-то время повозился в игровой, а потом воспитательница повела его в спальню, уложила одного и, когда выключила свет, тихо заплакала.

Конечно же он спрашивал, где мама. «Уехала в командировку», — такой получал ответ. И хотя это было странно, ведь раньше она никогда не ездила в командировки, пришлось поверить. И он стал ждать. Прошла неделя, потом другая. Днём он был как все — играл, гулял, обедал, а вечером, когда других детей уводили по домам, пил чай со сторожихой, угощавшей его вкусными подушечками и сухарями. Сторожиха, глядя на него, тоже почему-то всхлипывала и гладила по чуть заросшей голове.

Всё это время, каждую минуту он думал о родителях. Отец воевал в танковой бригаде где-то под Курском. А мама… Он вспоминал, как совсем ещё недавно вместе они варили из томатной пасты, выменянной на рынке, душистый, но не очень вкусный суп. Как мама вечерами читала ему «Приключения Травки». Теперь, правда, их иногда читала ему воспитательница, но это было всё-таки не то.

И вот наступил тот день, когда он навсегда покинул детский сад. За ним на чёрном ЗИСе приехал человек в военной форме, и он, гордо выйдя за ворота, обернулся — смотрят ли ему вслед ребята, заметили, в какой машине он поедет? Вслед ему смотрели все: дети, воспитательницы, нянечки и даже повариха. Он был счастлив. Военный, усадив на мягкое кожаное сиденье, сказал, что там, куда они сейчас поедут, ждёт папа, но это оказалось ложью. Они приехали в детский приёмник-распределитель, откуда, бритый наголо, он выбыл поездом на станцию Орловка в Воронежскую область, на поселение в детский дом.

Нет, чуда не произошло. Он больше не увидел ни отца, ни маму. Увидел других — разных, и злых, и добрых. Перед глазами, как тогда, в детдомовские дни, стояли деревенские женщины, сующие через ограду им, измождённым голодом сиротам, куски домашнего рыхлого хлеба, картошку, редиску. Нетленно в памяти хранился навестивший его в детдоме и сгинувший навеки дядя. Его подарки — бинокль и целая коробка вкусного печенья, завёрнутого в белую вощёную бумагу. Он и теперь мог описать всё в точности до мелочей и помнил запах ванилина из коробки. Он помнил некрасивую и немолодую женщину, хотевшую его усыновить, а он испугался и решил сбежать.

И ещё потом, повзрослев, он внезапно уяснил, что чудо жизни — это доброта, которую не ждёшь, и что зло зачёркивает её очень легко. Плохо забывались побои откормленных и сильных деревенских мальчишек, воровство детдомовских приятелей, которым доверял, и голод, и холод, и одиночество самого покинутого в мире существа. Часами размышляя обо всём этом, Версилов решил для своего Ванька сотворить чудо — вернуть с войны отца. Ведь мог бы он вернуться? Мог.

Пусть так и будет. Но надо торопиться. Сил оставалось мало.

Капитан областного РУБОП Виктор Кутепов молился и не мог унять раздражения. Раздражало всё, но более всего то, что он совершенно ничего не чувствовал, ничего не имел в себе, кроме разве что некой, почти служебной обязанности быть в известное время здесь, в этом храме, на литургии, поскольку он тоже как-никак входит в число православных христиан. Раздражали бесчувственность и непонимание, раздражало даже само это безудержное раздражение, распространявшееся на всё и вся…