Фигль-Мигль - Резкие движения. И тогда старушка закричала

Мораль молчит. Мораль туповата и пока не понимает, с кем ей согласиться. Как же без пенсии? — размышляет она. Нечего станет есть, голод толкнет на преступление, не говоря уже о том, что отсутствие воздаяния (индексируемого) за долгую жизнь (в труде и послушании) плохо влияет на нравственный климат в обществе. Мораль хмурится. Она не хочет перечить Философии, которая всегда была к ней добра (с оттенком высокомерия, но ладно), и остерегается перечить Истории, которая — добра она или же нет — располагает многими способами настоять на своем. Сейчас Философия и История вроде бы заодно против Социологии. Они не желают признать, что разговоры о временах без пенсий, после того как успели войти в привычку времена с пенсиями, могут быть исключительно академическими.

— Какая у вас пенсия? — грозно вопрошает Социология, наступив на опухшую ногу в носке и тапке (в сандалии).

— Курррлл, — говорит старушка.

— Что подумают люди? — трусливо оглядывается Мораль.

— Я никогда не придавала значения людским толкам, — хмурится Философия, — но это и в самом деле…

Она не договаривает и отворачивается. История насвистывает уютный старый мотивчик. Палкой можно, думает она, а ногу придавливать — это уже какие-то испанские пытки. Оказавшись в Испании, мысли сразу перескакивают с пыток на Дон Кихота, кружатся на лопасти мельницы, срываются. История зевает. Ей скучно: вечно одно и то же! Во времена ее молодости в мире были хотя бы тайны, а у нее самой — положение в обществе, красивая одежда, юные пылкие поклонники (такие пылкие, такие невинные), волочившиеся за ней короли и прелаты. У скольких владык, дерзавших соперничать с богами, она была на содержании, в какой роскоши жила! Теперь она стара — стара, как эта безымянная старуха, — и боится взглянуть в зеркало, где стережет ее, уже не прячась в морщинах и желтизне кожи, ее собственная продажная душа.

Все стареет, портится, выходит из употребления — вещи, технологии, футболисты. Философия смотрит по сторонам и на себя самое с легкой улыбкой — тщательно выверенной смесью горечи, презрения и жалости. Умница из умниц, даже она, позволив (как это вышло? — думает она) втянуть себя в комедию, продолжает играть перед отсутствующими зрителями. Впрочем, к чему это стыдливое множественное число? Ее всегда интересовал лишь один Зритель — и не Он, а Его достоверное наличие либо отсутствие. Философия смотрит в пространство, моргает. Она знает, что, даже глядя в зеркало, ни в чем нельзя быть уверенным. В зеркалах каждый находит свое.

— Ну что ж, — Социология уже нервничает, — давайте проведем измерения.

Она достает из кармана плаща рулетку, зонд, безмен и веревочную авоську. Старушку упаковывают. Мораль помогает охотно, История — за компанию. Философия не вмешивается, стоит спокойно, прислушиваясь к своим мыслям. Мысли ее далеко-далеко.

Засучив рукава (обнажились красивые рельефные мускулы), Социология на безмене поднимает в воздух авоську со старушкой. Старушка медленно пускает слюну, правая (левая?) нога застревает в ячейке, слабо дергается, отвердевает. Социология внимательно смотрит на показания безмена, опускает груз на землю, достает из того же бездонного кармана блокнот, карандаш, записывает.

— Ну? — спрашивает Мораль.

— В статистических пределах, — отвечает Социология спокойно. — Сейчас посмотрим, чем питается. Так какая у вас пенсия?

Вокруг собирается кучка зевак. Кто гуляет днем в парке: дети, собаки. Вопрос питания (что может быть важнее!) превращает статистов в экспертов. А вы своего чем кормите? И владельцы детей и собак сразу начинают вспоминать:

— А вот мой!

— А у твоего — глисты, — обрывает Социология кого-то излишне бойкого. — Ну-ка, кладите ее на лавку.

— Погоди, погоди. — Мораль хватает Социологию за бицепс (трицепс?). — Может, она еще сама скажет. Бабушка! Вы что на завтрак кушали? Кашку кушали?

О! о! публика взволнована. У кого-то собаки и дети отказываются есть кашку, а то и завтракать вообще. Какая именно подразумевается каша — гречневая, рисовая, пшенная, ячневая, овсяная на молоке (можно ли брать сгущенное молоко?), овсяная на воде, хлопья из четырех видов злаков? Порхнул один рецепт, другой. Социология на лету перехватывает небрежные каракули на клочке бумаги.

— А тайна переписки? — смущенно пищит Мораль, которая с недавнего времени дружит с Правом и подолгу с ним шепчется.

— Погрешности не учитываю, — говорит Социология.

— Почему?

— Потому что это твое дело.