Януш Леон Вишневский - На фейсбуке с сыном

Но к счастью после ее выступления в амфитеатре наступило спокойствие. Люди начали аплодировать, Иди Амин проснулся, а Гитлер был очарован. Когда эта грудастая мадмуазель кокетничала с Гитлером, камеры крупным планом показывали Еву Браун. Она была в чудесном платье, белом, шифоновом, с большим декольте. И ничего она не постарела, а на экране выглядит лучше, чем на фотографиях: конечно, деликатно ботоксом подкололась, грудь слегка увеличила, жир с боков отсосала, губы поднакачала — но это ж понятно, заботится о себе, ухаживает. А возле госпожи Гитлер, урожденной Браун, одинокой, неупотребляемой жены, которая даже в свидетельстве о браке правильно подписаться была не в состоянии, сидел Курт Кобейн и, как мне показалось, держал ее за руку. Но, может, мне это просто привиделось.

В ночь с 29 на 30 апреля 1945 года, в присутствии свидетелей в лице Геббельса и этого бугая Бормана, Гитлер женился на Еве Браун. Невеста была в шелковом черном платье, а молодой жених (не такой уж молодой, на самом-то деле 56 годочков стукнуло!) в генеральском мундире. Расписываясь в свидетельстве, Ева сначала написала по привычке первую букву «Б», а уж потом исправилась, зачеркнула это «Б» и написала «Гитлер». Персонал бункера был проинструктирован с этого момента обращаться к Еве исключительно как к «фрау Гитлер», и дисциплинированный, вышколенный персонал так к ней и обращался — но только персонал, ибо сам Гитлер, ее муж, поминутно забывался и привычно называл ее «фройляйн Браун». Трудно сказать, что происходило в жизни новобрачных Евы и Адольфа с шести утра и до тринадцати пополудни 30 апреля 1945 года. Люди из ближайшего окружения Гитлера утверждали, что тот считал женщин с ежемесячным недомоганием «грязными и больными», а люди из близкого окружения Евы как раз говорили, что у нее в это время были месячные. Так что вероятно, это супружество так и не обрело законной силы, по крайней мере в биологическом понимании. После 13 часов 30 апреля они попрощались с персоналом бункера и «самыми близкими», а около 15.30 некто Хайнц Линге и адъютант Гитлера Отто Гюнше услышали звук выстрела. Когда вошли в кабинет, на небольшом диване они увидели два трупа: Гитлер застрелился, а Ева Браун-Гитлер раскусила капсулу с цианистым калием. Вот как оно было-то, сыночек.

Но вернемся в амфитеатр. Как уж торт появился и грудастая эта баварка своим пением и судорогами публику успокоила, эмоции в зале изменились и до разборок криминальных дело не дошло. Меня это порадовало, все-таки вечер собственного дня рождения я хотела провести в покое. Политика ада меня интересует постольку-поскольку, так — чтобы более-менее знать, кто меня в следующие четыре года будет обманывать. На выборы я не хожу. И на Земле не ходила, и здесь тоже, не верю я в выборы, не верю, что мой голос реально что-то может изменить. Ни в какую партию я тоже никогда не вступлю. Уж раз записали меня в одну партию, так ничего хорошего из этого не вышло, а только наоборот, сыночек, совсем наоборот.

Помнишь, у нас в подвале, у ларя с картошкой полка была с советскими газетами «Страна Советов»? Ты должен помнить, эту «Страну Советов» выпускали на такой бумаге, которой удобно было печку растапливать, а Ты, сыночек, от печки часто прикуривал. Эту «Страну Советов» удобно было скомкать, и уголь от нее хорошо принимался, без всяких дров. А водилась у нас в доме эта газетенка по причине того, что я была членом партии, и благодаря этому нам всегда было чем растопить печку. Читать-то ее, конечно, никто не читал: во-первых — и буквы там были другие, не наши, а во-вторых — с убеждениями нашей семьи она ни в чем не совпадала.

Потому что я, сыночек, можешь смеяться на своей старой матушкой сколько угодно, партийная была.

Такие уж были времена: даже если ты хотел быть начальником трубочистов или старшим говночистом — изволь в партию вступить. Когда меня сделали директором магазина МХД в Торуни, то через несколько недель явился ко мне такой маленечко скособоченный, плохо выбритый человек в костюме, предложил поговорить. Я его вывела на задний двор, присели мы возле ящиков с денатуратом и мешками свеклы, и там он, после короткого разговора, подсунул мне бумажку, образец заявления о вступлении в партию. Я спросила, не будет ли мне от этого каких финансовых потерь, там же взносы платить надо. А он ответил, что если какие взносы и будут, то с премии можно платить, и потом, речь идет о сущих грошах, которых я и не почувствую. Это меня успокоило и даже порадовало, я подумала: раз из этой премии партия финансируется — премии должны почаще выплачивать. И вот так, при мешках со свеклой, я собственноручно написала заявление о приеме в партию — левой рукой, хотя, как Ты, сыночек, помнишь, всю жизнь я была праворукой. А тут — будто Святой Дух надоумил, что заявление в «левую» партию надо левой рукой писать. Да и то сказать: если левой рукой писать — моя подпись совсем другая получается, а случись что — я всегда могла отречься и наврать, что подпись подделанная. Так я стала партийной. Фотографию из проездного на трамвай выдрала и этому небритому отдала, чтобы он его в партбилет вклеил. Он, правда, скривился, потому что на фотографии была печать, но потом сказал, что эту голубую трамвайную печать отскребет и красную партийную поставит, ничего не будет видно, а так на снимке я хорошо получилась. Я тут же возразила, что снимок старый, еще в Гдыне делался, когда я молодая была, и делал его немецкий фотограф, очень хороший, который и гестаповцев фотографировал. Небритый сделал вид, что не слышал, ни единого словечка в ответ не промолвил, только сглотнул нервно и водки попросил. Но я ему не налила, у меня и так водки всегда недостача была, девушки за прилавком забывчивые были и деньги за водку часто забывали в кассу положить, но я понимание имела, что это атмосферу в магазине делает более теплой и как поощрение может восприниматься.