Фигль-Мигль - Мюсли

Протягивая старикашке бутылку, Кира заглядывает ему в лицо, старается что-то разглядеть, отворачивается.

За окном медленно шуршит по асфальту и листьям машина. На потолке и стене появляется медленный бледный свет. Когда он пропадает, непривычно ярко вспыхивает зажигалка.

Ярко-желтая зажигалка падает на облицовку пола. Наклонившись за ней, что-то увидев, Костя застывает и внимательно, терпеливо ждет. Потом он улыбается. Потом он садится на корточки и плавно достает из кармана пакет мюсли, шуршит в пакете, перебирая орехи и фрукты. «Иди сюда», — зовет он. Из-за книжных полок высовывается осторожный острый нос.

Бивис толкает носом Александру Генриховну под руку.

Александра Генриховна отрывается от газеты.

— В Америке тридцать шесть миллионов собак получают подарки на Новый год, а двадцать третье июня объявлено днем, когда их можно приводить на работу, — сообщает она.

— Поведешь?

— Это еще когда будет, — говорит Александра Генриховна. — В летнюю сессию. Нет, не поведу. Во-первых, здесь не Америка, а во-вторых, даже в Америке, я думаю, люди не рискуют водить своих собак в университеты. Если потом не хочешь вести собаку к психиатру, — добавляет она, снова углубляясь в газету. — Послушай: тридцать шесть процентов хозяев разрешают животным спать вместе с ними в одной постели. Тридцать три процента разговаривают со своими кошками и собаками по телефону, семнадцать процентов постоянно носят их фотографию в бумажнике. Шестьдесят четыре процента дарят животным подарки по разным поводам. Почти половина собаковладельцев за последний год отпрашивались с работы на пару дней, чтобы побыть с заболевшим четвероногим. Четыре процента водили кошек или собак на прием к психологу, один процент — на иглоукалывание. И восемнадцать процентов сознательно включают собак в свои завещания в качестве получателей доли наследства.

— Бред, — говорит писатель.

— Статистика, — поправляет Александра Генриховна. — Ты не забыл, что у Бивиса в следующую субботу день рождения?

— Э… — говорит писатель.

— Что бы ему подарить такое, — задумывается доктор ф. н.

— Ему ошейник новый нужен.

— Ошейник! Да разве это подарок на день рождения?

— Почему нет? Мне же ты подарила орфоэпический словарь.

— Ты сам хотел.

— Хотеть-то хотел, — возражает писатель, — но в качестве подарка это не лучше ошейника. Купи ему мяса. Гостей позовем?

— Конечно, — говорит Александра Генриховна. — Что за бёздник без гостей.

— Сказать Коле, чтобы со своим котом приходил?

— С каким котом?

— Коля кота где-то подобрал, теперь обоим есть нечего. Бивис, хочешь кота?

— Не хочет, — говорит Александра Генриховна сурово. — Кот его задерет.

Она садится за письменный стол и берет собаку на руки. Бивис укладывается поперек ее коленей: длинный нос свисает с одной стороны, толстая задница — с другой. И ему, и Александре Генриховне не очень удобно, но оба терпят. Писатель слоняется вдоль книжных полок.

— Саня, у нас есть Стерн?

— Да, — говорит Александра Генриховна озадаченно. — Правую руку вверх протяни, вот там. Зачем тебе Стерн?

— Не зачем, а почитать. И вот еще что: я буду писать для глянца.

— Ты будешь писать для глянца?

— Не сердись, — говорит писатель поспешно. — Кто-то ведь должен.

— Но почему именно ты?

— Может, шубу тебе купим?

— Шубу?

— Зима на носу, — заботливо объясняет писатель. — Ты такая слабенькая, тебе нужна шуба. Плюс от шубы настроение улучшается.

— Да что с тобой? — говорит Александра Генриховна раздраженно. — То Стерн, то шуба. Я прекрасно себя чувствую.

— Вот видишь, — замечает писатель огорченно, укоризненно, — какая ты нервная. А купим шубу — сразу станешь спокойнее. — Он закуривает. — А до шубы, — говорит он с надеждой, — попей какие-нибудь витамины и настойку боярышника.

— А то я ее не пью!

— Ты ее теперь пей не как раньше, а в виде лекарства.

Александра Генриховна хочет ответить, но, передумав, выразительно разглядывает потолок. На потолке

застыли желтые пятна света от лампы. Зарик переводит взгляд на коричневую аптечную бутылочку с белой этикеткой.

— Ой, нельзя с антибиотиками, — говорит он, отвинчивая крышку. — Ну ничего, я полглотка, в виде лекарства. — Он осторожно отпивает, ставит фурик на придвинутый к постели стул. У него самого вид уже не такой больной, глаза, хоть и мутные, глядят по сторонам с некоторым интересом. — Стану большим ученым, — рассудительно продолжает он, — никому мало не покажется. Читать буду только лекции собственного сочинения, и никаких стихов. — Он закашливается. Кашель по-прежнему ужасающе гулок. — От стихов вон чего с людьми происходит. — Он обессиленно вытягивается, закрывает глаза. Потом, не открывая глаз, закидывает руку — и нащупывает в изголовье книгу. Блеклый утренний свет слабо плещется на ее переплете, на худой руке, изуродованной старостью и болезнью. Аристид Иванович устраивается в постели поудобнее, удовлетворенно вздыхает. Банкир отворачивается от окна.